– Да. Но в конце концов тебе все равно придется меня подобрать.
– Ха! – цинично ответил на это Латур. – Я просто хорошенько огрею тебя веслом по голове и оглушу, чтобы ты дал себя безропотно связать. Ну что, надеваем мешок?
Жан-Мари на мгновение задумался.
Барка агента полиции продолжала лететь вперед к реке, вдали уже отчетливо виднелись волнорезы мыса Грав.
«Пока я ему заговариваю зубы, лодка, вероятно, вскоре окажется достаточно близко от берега, чтобы у меня появилась возможность спастись, – подумал солдат. – Вот уже темнеет, так что все преимущества на моей стороне».
На окрестности и в самом деле опустились сумерки. Солнце скрылось за высокими, покрытыми барашками волнами. Тьме вскоре предстояло добавить новый элемент к той схватке силы, храбрости и хитрости, которую вели между собой два эти человека.
– Но знаешь, Жан-Мари, – сказал вдруг Латур, – много времени на раздумья я тебе не дам.
– А я и не прошу, – ответил гренадер. – Но поскольку речь идет о моей жизни, думаю, что у меня есть полное право действовать только по зрелому размышлению.
– Эге! И горазд же ты болтать. Но я не глупее тебя. Ты надеешься, что я буду разглагольствовать с тобой до тех пор, пока мы не окажемся от берега достаточно близко, чтобы у тебя появилась надежда на спасение.
«Этот демон разгадывает любые мои намерения», – подумал Жан-Мари.
– Ну что, надеваем мешок? Да или нет?
– Ладно, надевай, – сказал гренадер тоном человека, чувствующего себя побежденным и отказывающегося от дальнейшей борьбы.
– Отлично. Давай голову.
Кадевиль поплыл вперед. Латур, крепко держа мешок двумя руками, встал на колени, перегнулся через борт барки и приготовился надеть его солдату на голову.
Море по-прежнему волновалось и лодка время от времени сотрясалась от мощных ударов волн.
Из-за этого Латур то и дело покачивался, вынужденный каждый раз сохранять равновесие.
Полицейский с решительным видом перегнулся через борт, но в тот момент, когда ему казалось, что он уже натянул беглецу мешок на голову, по самые плечи, из груди его вырвался крик, он упал вперед и исчез под водой.
Послышался негромкий хохот.
Это смеялся Жан-Мари, последняя хитрость которого оказалась весьма успешной.
В ту саму секунду, когда полицейский наклонился вперед, чтобы напялить свой дьявольский мешок, беглец схватил его за руку и резко дернул на себя, чтобы он потерял равновесие.
Агент, уже нависший над пропастью, не смог противостоять этому неожиданному нападению и полетел головой вперед.
Руководствуясь исключительно инстинктом самосохранения, Латур тут же подплыл к Жану-Мари и схватил его с такой силой, что гренадер, тоже немало удивленный, отпустил борт барки, за который до этого держался.
– Гром и молния! – завопил он.
Повернувшись, он увидел перед собой голову полицейского, по которой стекали струйки воды и нанес ему в лоб кулаком столь увесистый удар, что Латур его тут же отпустил.
– Неплохо, – сказал Жан-Мари и вновь поплыл к лодке.
Но он не учел дьявольских мер предосторожности, которые предпринял Латур.
Поскольку штурвал был закреплен, барка, под воздействием гонимого сильным ветром паруса, продолжала рваться вперед.
После нескольких гребков несчастный солдат понял, что пытаться догнать ее вплавь бесполезно и что более разумно – попытаться добраться до берега.
Уже совсем стемнело. Но ночь не стала препятствием на пути гренадера к спасению, наоборот – на маяках зажглись огни и один из них как раз указывал на расположенный недалеко мыс, к которому наш беглец и поплыл.
«В иных обстоятельствах, – подумал Жан-Мари, – я обязательно выплыл бы, но сегодня, вконец обессилевший, после всех тревог и волнений минувшего дня, да еще при таком волнении на море, мне непозволительно тешить себя надеждой».
Впрочем, эта мучительная мысль не помешала гренадеру удвоить усилия, чтобы добраться до песчаных отмелей Вердона или Сулака.
Но беды, страдания и несчастья горемычного солдата еще не закончились.
Он плыл вперед, размеренно выбрасывая руки и погружая их в воду. И вдруг минут через десять наткнулся на чью-то ногу.
– Кто здесь?
– Гренадер! – послышался чей-то крик.
– Как! Опять ты, мерзавец! – воскликнул Жан-Мари, узнав хрипловатый голос полицейского.
– Да, да, давай спасаться сообща.
– Трус, – сказал Кадевиль. – Ты просишь меня помочь тебе доплыть до берега?
– Да.
– А когда мы будем в безопасности, тут же отдашь меня палачам?
– Нет, клянусь тебе.
– Не ври, я тебе больше не верю.
Разговаривая между собой, противники приближались к берегу, но было совершенно ясно, что силы вот-вот покинул Латура, пловец из которого был неважный.
– Помоги мне! Спаси! – умолял Латур.
– Нет.
– Умоляю тебя!
– Нет!
– Я помогу тебе перебраться за границу.
– Нет, ты слишком быстро забыл то зло, которое мне причинил.
Но несмотря на эти слова Жан-Мари был готов вот-вот смягчиться.
Он говорил себе, что Латур, каким бы негодяем он ни был, не настолько отвратителен и жесток, чтобы передать беглеца в руки правосудия после того, как тот спасет ему жизнь.
Он уже собрался было предложить сделку, но тут полицейский, слабевший все больше и больше, схватил его за руку и сказал: – Хочешь или не хочешь, но тебе придется меня спасти! Я тебя не отпущу!
– Смотри, сам напросился, – ответил гренадер, повернулся и протянул руки к Латуру, будто желая его задушить.
И тогда посреди этого пустынного моря, в непроглядном ночном мраке, среди высоких, крутых, пенных волн, то и дело сталкивавшихся друг с другом над головами противников, завязалась страшная борьба.
С одной стороны, Жан-Мари, который хотел отомстить и в приступе ярости, спровоцированном последним поступком агента, только о том и думал, чтобы наказать своего злейшего врага. С другой – перепуганный человек, который, пытаясь спастись, схватился бы даже за раскаленный стальной прут и понимавший лишь одно – что умирать ему не хочется.
Картина приобретала величественные, мрачные очертания.
Гренадер обладал тем преимуществом, что был более искусным пловцом.
Но Латур, вонзивший ему в руку ногти, мешал плыть вперед.
Вокруг двух непримиримых врагов, затеявших сражение, не знавшее себе равных, продолжало бушевать море.
Чтобы вырваться из смертельных объятий противника, нужно было либо убить, либо умереть, может, даже и то, и другое вместе. И все это происходило без свидетелей, под черным куполом небосвода.
