неприятное лицо привлекло наше внимание. «Они говорили все время по-русски, чтобы остальные пассажиры не могли их понять». Опять-таки совершенно верно: мы говорили по-русски, как всегда. «Когда они прибыли в Калэ, оба потребовали себе по бульону». Святая истина: мы спросили бульон. Но здесь начинается таинственная сторона путешествия. «После этого они оба внезапно исчезли. Я напрасно искал их на платформе и в других местах; когда же они опять появились, он был переодет, и с ним находился русский священник, который не оставлял его до самого Лондона, где я потерял его из виду». Опять-таки все это было совершенно верно. У моей жены слегка разболелся зуб, и я попросил у содержателя буфета позволения зайти в его комнату, где я мог бы прижечь зуб. Таким образом объясняется «исчезновение». А так как нам предстоял переезд через канал, я сунул мягкую поярковую шляпу в карман и надел меховую шапку: я «переоделся». Что же касается таинственного священника, то и он действительно существовал. Он был нерусский, но это все равно, одет он был, во всяком случае, как греческий священник. Я увидел, как он стоял у буфета и просил чего-то, чего никто не понимал.
– Aqua! Aqua! – повторял он жалобно.
– Дайте этому господину стакан воды, – сказал я служителю. Священник, пораженный моими изумительными лингвистическими способностями, стал благодарить меня за услугу с чисто восточным пылом. Жена моя сжалилась над ним и попробовала заговорить с ним на различных языках, но он не понимал ни одного, кроме новогреческого. Оказалось, наконец, что он знает несколько слов на одном из южнославянских языков, и мы поняли следующее: «Я – грек; турецкое посольство, Лондон». Мы объяснили ему, больше знаками, что мы тоже едем в Лондон и что он может присоединиться к нам.
Забавнее всего то, что я действительно узнал для него адрес турецкого посольства раньше даже, чем мы прибыли на Чаринг-Кросский вокзал в Лондоне. Поезд остановился на какой-то станции, и в набитый уже вагон третьего класса вошли две изящно одетые дамы. Обе держали в руках газеты. Одна дама была англичанка, другая – красивая женщина, хорошо говорившая по-французски, выдавала себя за англичанку. Едва мы успели обменяться с нею несколькими словами, как она выпалила мне в упор:
– Что вы думаете о графе Игнатьеве? – и непосредственно за этим. – Скоро ли вы убьете нового царя?
Ее профессия выяснилась для меня по этим двум вопросам; но, вспомнив о моем священнике, я спросил ее:
– Не знаете ли вы случайно адрес турецкого посольства в Лондоне?
– На такой-то улице, такой-то номер дома, – ответила дама без запинки, как школьница.
– Вы, верно, знаете также, где русское посольство? – продолжал я.
И этот адрес был сообщен мне с той же готовностью. Когда мы приехали на Чаринг-Кросский вокзал, дама навязчиво засуетилась около моего багажа. Она вызывалась даже нести в своих затянутых перчатками руках тяжелый чемодан, так что наконец, к великому ее изумлению, я оборвал ее:
– Довольно, дамы не носят багажа мужчинам. Уходите!
Но возвращусь к моему правдолюбивому французскому шпиону. «Кропоткин вышел на Чаринг-Кросском вокзале, – рапортовал он, – не уезжал со станции около получаса после прибытия поезда, до тех пор, покуда убедился, что все разъехались. Я все это время сторожил, спрятавшись за колонной. Убедившись, что все пассажиры разошлись с платформы, он с женой вскочил в кэб. Я тем не менее последовал за ним и слышал адрес, сообщенный извозчиком полисмену у ворот: «№ 12, улица такая-то». Я побежал за каретой. Вблизи не было извозчиков, так что я должен был бежать до Трафальгар-сквера, где нашел кэб. Тогда я погнался за ними. Они остановились у упомянутого дома».
Все эти факты, адрес и все прочее опять-таки верны. Но какой таинственный вид все это имеет! Я предупредил о моем приезде приятеля, русского, который, однако, проспал, так как в то утро стоял густой туман. Мы прождали его с полчаса, а затем, оставив вещи на вокзале, поехали к нему на квартиру.
«Они сидели до двух часов дня со спущенными шторами, – продолжал сыщик в своем рапорте, – и только тогда из дома вышел высокий человек, возвратившийся час спустя с их багажом». Даже и это замечание о спущенных шторах верно. По случаю тумана пришлось зажечь газ, и мы спустили шторы, чтобы избавиться от скверного вида маленькой улицы в Ислингтоне, закутанной в желтый туман.
Когда я работал вместе с Элизэ Реклю в Кларане, то два раза в месяц уезжал в Женеву, чтобы выпускать «Revolte». Раз, когда я пришел в типографию, мне сказали, что какой-то русский желает меня видеть. Он уже побывал у моих друзей и объявил им, что приехал предложить мне издание новой русской газеты по типу «Revolte»; он вызывался дать для этого все необходимые деньги. Меня уговаривали повидаться с приезжим, и я пошел на свидание с ним в кафе. Он назвался мне немецким именем – скажем, Тонлэм – и выдавал себя за уроженца Балтийского края. Он хвастался большим состоянием, несколькими имениями и фабриками и негодовал на правительство за русификацию остзейских губерний. В общем он производил несколько неопределенное впечатление – не хорошее, но и не плохое, – так что друзья настаивали на том, чтобы я принял его предложение. Но мне он не особенно понравился с первого взгляда.
Из кафе он повел меня в гостиницу, в свой номер. Здесь он стал менее сдержан, стал больше самим собой, а потом произвел совсем невыгодное впечатление. «Вы не сомневайтесь в моем состоянии, – говорил он мне. – Я сделал замечательное открытие, которое даст мне кучу денег. Я возьму патент на него и все деньги отдам на русскую революцию». Тут, к великому моему изумлению, он показал мне жалкий подсвечник, оригинальность которого заключалась в невероятном безобразии и в трех кусочках проволоки, чтобы вставлять свечу. Беднейшая хозяйка не польстилась бы на подобный подсвечник, и если бы паче чаяния патент и был взят, ни один фабрикант не дал бы за него больше четвертной. «Богатый человек – и возлагает надежды на подобный подсвечник, – подумал я, – да он, наверное, никогда не видал лучших». И мое мнение о нем определилось. Он не мог быть богачом, и деньги, которые он предлагал, – не его. Поэтому я напрямик заявил ему:
– Хорошо, если вам так желательно иметь русскую революционную газету и если вы такого лестного мнения обо мне, как вы говорите, то внесите деньги на мое имя в какой-нибудь банк в полное мое распоряжение. Но предупреждаю вас, что вы не будете иметь никакого касательства к
