напрямую не касаются вопросов гражданских прав или же очевидных политических процессов; они это форма искусства и как таковые трансцендируют условия, созданные внутри негритянских сообществ отрицанием гражданских прав негров. И в этом блюз – одна из тех техник, с помощью которых негры выжили и сохранили мужество в течение того долгого периода, когда, как полагали белые – а некоторые из них полагают это до сих пор, – они были насмерть запуганы[1577].
Здесь достаточно заменить блюз на джаз – рутинная практика среди черных джазовых исполнителей, – чтобы осознать, сколь высокой и почитаемой в сообществе была функция музыканта: он был тем самым человеком, который провел черный народ через тяготы и лишения. Исполнители (как и сам Барака) выступают здесь в роли гриотов[1578], западноафриканских жрецов, являющихся своего рода хранителями истории, как событийной, так и культурной и чаще всего отраженной в музыке[1579]. И то, что на этом пестром фоне такой значимой фигурой стал именно Колтрейн, обусловливалось, во-первых, его исключительным талантом композитора и импровизатора и, во вторых, его личным обаянием.
Колтрейн был уроженцем небольшого города Гамлета в штате Северная Каролина; на доме, где он появился на свет, впоследствии была закреплена табличка «Джон Колтрейн, мессия джаза, родился здесь 9-23-26, умер 7-17-67». В том же году он с семьей переехал в город Хай Пойнт, тоже в Северной Каролине[1580]. В целом семья была зажиточной: дед Колтрейна был известным проповедником, отец владел пошивочной мастерской. Колтрейны жили в двухэтажном доме в «приличном» черном районе города, пользовались уважением в своей коммуне, и в целом детство Колтрейна было, по-видимому, счастливым и, как минимум, лишенным тех сложностей, с которыми в то время постоянно сталкивались черные подростки. Он был тихим и замкнутым мальчиком, так что его биография того времени (как, впрочем, и более позднего) достаточно бедна на события, которыми можно было бы увлечь читательское воображение[1581].
Несмотря на тот статус, который он приобрел в качестве музыканта позже, судя по ряду свидетельств, Колтрейн не обладал ярким прирожденным талантом исполнителя, однако у него были упорство и дисциплина, которые помогали ему быстро добиваться успехов в игре на инструментах – сначала на кларнете, затем на альте[1582], а после на альтовом саксофоне[1583]. Существенно позже о его репетиционной практике рассказывали легенды: говорили, что он мог играть часами и даже в перерывах между выступлениями, номера которых могли быть длиной до тридцати минут, он продолжал репетировать, уходя за кулисы[1584]. Он был весьма посредственным хозяином дома в том, что касалось приема гостей: он мог посерди разговора встать, извиниться и отправиться в другую комнату, откуда вскоре начинались слышаться шаги и звуки саксофона. Если Паркер, который, согласно его словам, подростком играл по четырнадцать часов в день, с возрастом умерил рвение, то Колтрейн никогда не прекращал интенсивно и самозабвенно заниматься. Особенно его интересовали лады и звукоряды – он мог разыгрывать их бесконечно; многие его пьесы, такие как Giant Steps, обладают весьма причудливым гармоническим характером, лишенные даже намека на стабильную тональность[1585].
В течение двух лет подряд, в 1938 и 1939 годах, умерли его отец и дед; Колтрейн был опустошен. В том же, 1939 году он впервые начал заниматься музыкой, а спустя год поступил в школьную музыкальную группу. В 1943 году он выпустился из школы с рекомендацией «самый музыкально одаренный ученик» и спустя месяц переехал в Филадельфию, где уже жила к тому времени его мать; она подарила ему на день рождения подержанный альтовый саксофон – это был, судя по всему, его первый собственный инструмент, так как в Хай-Пойнте он играл на инструментах, предоставленных школой[1586].
В 1944 году он поступил в музыкальную школу, основанную в Филадельфии Львом (Лео) Орштейном, одним из самых знаменитых авангардных композиторов и исполнителей Америки начала столетия. Здесь он подружился с саксофонистом Бенни Голсоном, впоследствии одним из самых знаменитых исполнителей хард-бопа. Голсон предложил Колтрейну сыграть что-нибудь, и тот исполнил стандарт On the Sunny Side of the Street с такой безупречной точностью, что Голсон был поражен. «Он играл ее как Джонни Ходжес[1587]», – вспоминал он позже. Примерно в то же время Колтрейн заработал свое самое знаменитое прозвище Трейн (которое пишется как Trane, но звучит как train, «поезд») по довольно очевидной причине – это слово, по крайней мере на слух, уже содержалось в его фамилии, и приятели дразнили его, называя «контейнер», «вагон» и «паровоз»[1588].
В 1945 году он был призван в армию, на флот. Большую часть времени он прослужил на Гавайях, где играл в местных военных коллективах. Там же он сделал первую известную нам свою запись. В 1946 году, демобилизовавшись, он вернулся в Филадельфию, играя здесь от случая к случаю в клубах; тогда же он, вместо того, чтобы доучиться у Орштейна, поступил в другое музыкальное заведение, Granoff Studios, которое окончил спустя четыре года[1589]. В итоге среди коллег-джазменов, с которыми он к тому времени уже много играл, он считался одним из самых образованных музыкантов[1590]. Он, как и все, увлекался музыкой Паркера, которого услышал впервые в начале 40-х, и вскоре стал вполне компетентным бибопером – Гиллеспи, сокращая из-за финансовых трудностей в 1949 году свой оркестр, оставил в нем, тем не менее, Колтрейна. К этому времени последний переиграл во множестве самых разных коллективов: он был участником ритм-энд-блюзовой группы, где перешел с альтового саксофона на теноровый, поскольку альт-саксофонист в группе уже был; это решение оказалось разумным, и больше Колтрейн к альт-саксофону практически не возвращался. В 1954 году ему довелось поработать с героем своего детства, Джонни Ходжесом, манера которого, наряду с манерой Лестера Янга, оказала на его технику существенное влияние. Наконец, в 1955 году Майлз Дэвис, собирая свой квинтет из филадельфийских музыкантов, логичным образом позвал Колтрейна к себе[1591].
