близкой связи, которую нетрудно открыть между сочинениями Василия Великого и сочинениями Плутарха – этого популярного платоника. Не касаясь покамест частностей, укажем сперва на единство некоторых их общих воззрений.
Оба они сходятся между собою прежде всего в том, что и тот и другой рассматривают теологию как высшую и единственную цель философии, а философию – как венец всех научных занятий.[1172] По Плутарху, «стремление к истине в том, что касается богов, есть уже стремление к самому Божеству, есть как бы предвосхищение Божественной святости путем изучения и исследования, дело более благочестивое, нежели всякие религиозные очищения и служение в храмах».[1173] В человеческой душе оба они различают высшую духовную способность – разум (τὸ λογικὸν), стремящийся к истинному и прекрасному, и чувственность, «силу страстную и неразумную, которая должна повиноваться и покоряться разуму»; разум есть Божественное в нас, и, следуя его предписаниям, мы следуем внушениям самого Божества; он один существенно принадлежит нам, а потому о нем одном должны мы заботиться, доставляя телу лишь самое необходимое и таким образом «соделывая его неодолимым для страстей».[1174] Разум движет нас к богопознанию, но, устремляясь мыслью к Богу, мы, проникнутые сознанием своей слабости, своего ничтожества, не можем сказать о Нем ничего, кроме того, что Он есть единый истинно Сущий, чуждый условиям времени и пространства, чуждый всякого изменения и преходимости.[1175] Теряясь в противоречиях, когда дело коснется объяснения различных явлений природы, мы, естественно, еще более должны быть осторожны в рассуждениях о вещах Божественных. Для нас, ограниченных смертных, обнять умом Божественное, по мнению Плутарха, значит то же, что судить об идее художника по догадкам и предположениям, будучи невеждою в его искусстве.[1176] «Непрестанно памятовать о Боге, – говорит Василий Великий, – благочестиво, и в этом боголюбивая душа не знает сытости, но описывать словом Божественное дерзко. Чем кто более по-видимому преуспеет в ведении, тем более восчувствует свою немощь...»[1177] Впрочем, из этого не следует, что должно совсем отказаться от решения теологических вопросов; напротив, люди, которые, подобно эпикурейцам, проповедуют полный индифферентизм к богам и религии, не знают подлинно – читаем у Плутарха – ни надежды, ни радости, ни уверенности в счастье, ни утешения в несчастьях.[1178] Подобно этому Василий Великий высказывает убеждение, что хотя бы мы и не постигли тайн Божественной премудрости, но уже за одно намерение приблизиться к истинному богопознанию у Праведного Судии назначена немаловажная награда.[1179]
Подобно Плутарху, Василий Великий с особенным предпочтением останавливается на этических темах. Пороки его современников нередко побуждают его в церковных Беседах затрагивать различные нравственные вопросы, и иногда те самые вопросы, на которых в свое время останавливался херонейский философ-моралист. Василий Великий при этом как бы практически следует тому наставлению, которое Плутарх дает в своем трактате «De audiendo» («О том, как должно слушать»), и, заимствуя у него содержание, «иное дополняет, иное исправляет, иное выражает иначе, наконец, иное и вовсе заново разрабатывает».[1180] Зачастую то, что у Плутарха служит предметом специального трактата, у Василия Великого резюмируется в нескольких строчках или принимает вид небольшого размышления; но бывает и так, что одна фраза, один небольшой отрывок из Плутарха развиваются кесарийским проповедником в целую Беседу. Сравнения, делаемые Плутархом, Василий Великий иногда повторяет дословно; иногда же, дав волю фантазии, пополняет, украшает и видоизменяет до неузнаваемости. Словом, здесь мы имеем дело с результатом самостоятельной работы сильного ума, возбуждаемого к деятельности интересным чтением любимого автора и по привычке, приобретенной еще в школе, проверяющего мысли языческого философа с христианской точки зрения.
Из творений Василия Великого, стоящих в непосредственной связи с этическими рассуждениями Плутарха, обыкновенно указывают только на две Беседы, а именно – «На окончание четырнадцатого псалма и на ростовщиков» и «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений». Ниже мы, однако, увидим, что к сравнению могут быть привлечены и некоторые другие его произведения.
Беседа о том, как получать пользу из языческих сочинений, по содержанию своему напоминает трактат Плутарха «De poёtis audiendis» [«Quomodo adolescens poetas audire debeat» – «Как юноше слушать поэтические произведения»], но отличается от последнего тем, что не ограничивается одними поэтами, а обнимает и прозаиков. Оба рассуждения вызваны господствовавшим в школе Платона и Плотина воззрением на эстетически прекрасное как на низшую лишь ступень этически прекрасного,[1181] и, следовательно, оба имели в свое время важное педагогическое значение. В основании обоих лежит любимая мысль сравниваемых нами авторов о превосходстве философии (и теологии как ее средоточного пункта) над всеми прочими областями человеческого знания. Оба написаны живым и легким языком, снабжены массой примеров и иллюстраций, свидетельствующих о громадной начитанности их авторов, и блещут обилием остроумных и метких сравнений.
Плутарх и Василий Великий исходят из того положения, что произведения греческой литературы, и в частности произведения поэтические, заключают в себе много вредного, много ложного, много безнравственного, так что, приступая к их изучению, нужно заранее освоиться с приемами этической критики. Оба сравнивают чтение поэтов с удовольствием, получаемым от вкусной пищи, и настаивают на необходимости различать и в том, что питает нашу душу, здоровое от нездорового.[1182] Они вспоминают при этом об Одиссее, который заткнул своим спутникам уши воском, чтобы оградить их слух от обольстительного пения сирен; подобным же образом и юноша должен пропускать мимо ушей непристойные и бесстыдные речи.[1183] Привычка к дурным словам незаметно ведет и к дурным делам; сладострастная музыка, позорные песни и безнравственные разговоры вносят в нравы и жизнь разлагающее начало, портят и развращают людей.[1184] Только растворяя поэтический вымысел философским размышлением и привыкая отыскивать в приятном полезное, можно уберечься от зла, «ибо и пчелы не на все цветы равно садятся и с тех, на какие нападут, не все стараются унести, но, взяв, что пригодно на их дело, прочее оставляют нетронутым».[1185]
Чего же мы должны избегать в поэтических произведениях? Прежде и старательнее всего – ложных представлений о Божестве. В вопросах религии и философы теряют голову, хотя они посвящают себя исключительно познанию сущего; что же касается поэтов, то они сплошь и рядом частью намеренно, частью невольно вводят нас в самые грубые заблуждения. Они описывают беспрерывные распри богов, говорят об их любовных похождениях, о пышных пиршествах; стремясь внести в свои стихотворения побольше разнообразия, занимательности и движения, они представляют богов со всеми недостатками человеческой природы, забывая о том, что Божеству присущи бесстрастие и непогрешимость.[1186] Да и при изображении людей они зачастую останавливаются не на
