студенток даже не допускают, правда, Сергей Генрихович?
– Хорошие студентки не бросаются жирафами в младших сестер.
Тагерт смущенно улыбался и молчал. Лия сморщила нос:
– Не знала, что есть такая народная примета. Пойдемте ко всем, а то нас потеряют.
Лия поднялась и протянула руку Тагерту. С кухни доносилось:
Пусть гаолянвам навевает сны,спите, герои русской земли,отчизны родной сыны.
Какой странный вечер, подумал Сергей Генрихович. Свет на кухне больше не казался чрезмерным. На всех лицах теплилась та печаль, которую так сладко пережить сообща.
Баркин предложил тост за «прекрасные цветы этого дома, Лиечку и Полечку». Тагерт сам не успел сообразить, что происходит, как запел вместе со всеми – и это самое умное, что теперь можно было сделать. Он вдруг почувствовал, что больше не отделен ни от компании, ни от семьи и находится среди своих, увидел, что на него смотрят любящие смеющиеся глаза Лии, нахмурился и запел еще громче.
•
Как ни крути, начиналось лето. Со дня первого визита к Лииным родителям Тагерт мог ездить в дом на Флотской свободно. Роль жениха была молча признана, его принимали любезно, хотя и без удовольствия. Казалось, для преодоления отчужденности родители прилагают немалые усилия, и одно это уже усиливает отчуждение. Визитам Тагерта несомненно радовались бабушка, Лиина младшая сестра и особенно собака Фунт. Сейчас бабушка с Полиной (вместе с Фунтом и кошками) уже жили на даче, куда на выходные наведывались остальные. Впрочем, если бы его не ждала Лия, Тагерту в голову бы не пришло ехать на Флотскую.
Однажды Лия смущаясь передала жениху предложение родителей не спешить со свадьбой, подождать до будущего года. В этой просьбе Тагерту послышалась родительская надежда на то, что за год дочь передумает и откажется от замужества. Именно поэтому он тотчас безоговорочно согласился, стараясь не показывать своего огорчения. Понятно, что своим его здесь пока считают не все.
Будними вечерами квартира на Флотской казалась обезлюдевшей, хотя и Лия, и родители были дома. Теперь стало особенно заметно, сколько жизни вносила в дом бабушка с ее бесконечными хлопотами по хозяйству, телефонными звонками, беседами с родными, гостями и соседями. Без Галины Савельевны квартира сделалась втрое больше, пространство затекало угрюмой тишиной и одиночеством.
Когда дома бывали родители, Тагерт и Лия не могли оставаться наедине слишком долго: в этом уединении чудился какой-то не вполне приличный вызов, причем чудился как старшим, так и младшим. Каждую четверть часа по молчаливому уговору следовало показаться на глаза, задать какой-нибудь необязательный вопрос, сообщить новость, предложить чаю. Этот режим напоминал игру, в которой выигрыш состоял в том, чтобы наполнить отрезки уединения как можно большим удовольствием, только обостряемым краткостью и полузаконностью.
В разгар тихого разговора раздался звонок в дверь. Родители сидели на кухне, в прихожую вышел Герман Яковлевич. Кто звонил, о чем говорят, из детской было не разобрать. Однако тон голосов тревожил, через минуту послышался плач. Сергей и Лия прошли через полумрак большой комнаты (шторы наполовину закрыты) и увидели из-за спин родителей Ангелину, Гелю, как звала ее бабушка, пожилую соседку с третьего этажа. Она всхлипывала, прикрывала рот рукой, и Тагерт никак не мог понять, что она говорит. Наконец, удалось разобрать: Гелина невестка «в положении», беременность поздняя – женщине сорок пять, здоровье никудышнее, все идет неладно, беда за бедой. Мужа, Гелиного сына, нет в городе. Полчаса назад невестка вышла из ванной бледная, сказала, мол, в глазах плывет, а потом повалилась на кухне без сознания. Перепуганная свекровь вызвала «скорую», те приехали пять минут назад. В машине, кроме водителя, только женщина-фельдшерица. Надо ехать в больницу, а они ни положить больную на носилки, ни спустить к машине не могут – о чем они там думают на станции?
Герман Чеграш и Тагерт переглянулись, кивнули друг другу: поехали? едем! Минутные сборы, и вот уже вместе с благодарно всхлипывающей Гелей они поднялись по лестнице. Дверь на третьем этаже распахнута. Обшарпанная прихожая, оклеенная обоями «под кирпич», заспанная комната, тряпье на кресле, резкий запах лекарства. Носилки на пороге кухни. У плиты фельдшерица с сердитым лицом, на ней бирюзовая рубаха и такие же штаны, у окна мужчина в джинсах и футболке с разводами соли подмышками – водитель. На полу в расстегнутом халате – грузная женщина с полузакрытыми глазами (сквозь веки страшно глядят розовые белки). Рядом – носилки. Чеграш приказал:
– Сергей, берите сзади под руки, я возьму за ноги. Готовы? По счету «три» поднимаем.
– Главное, не трясите, – сказала фельдшерица. – Любое резкое движение опасно.
– Раз. Два. Три!
Замедленно и тяжело спускались по ступенькам. Вправляли носилки в душное нутро машины между двумя скамьями. Простыня, которой Ангелина накрыла невестку, при погрузке сползла, открыв оплывшую, желтоватую, с проступающими чернилами сосудов плоть. В этом теле не было ни следа былой тайны и красоты. Оно казалось курганом, выросшим над погребенной девушкой, отдаленно-расплывчато повторяющим ее исчезнувшие черты. Стараясь не смотреть на обнажившееся тело, поправили простыню.
– Лена! Елена! Вы меня слышите? Не засыпайте, мы в пути, через десять минут будем на месте. Лена! – фельдшерица говорила на повышенных тонах, точно отчитывала больную. – Вы тоже разговаривайте с ней. Ей надо оставаться в сознании.
Тагерт, не понимая, что и как можно сказать незнакомой женщине, лежащей на носилках в полуобмороке, неожиданно принялся выкрикивать стихи:
Как фокусник из черного цилиндра,Бог за уши вытягивает жизньиз влажного, из бархатного тлена.Какой великолепный фокус:из каждой ветки зелено торчат,просвечивая, фокусника уши!
Веки лежащей дрогнули, и она открыла глаза. Мутный страдающий взгляд скользнул по Тагерту, по Чеграшу и уперся в потолок скорой помощи, медленно отходя от забытья. Тагерт смутился. Ему казалось, он произнес нечто совершенно неуместное, однако фельдшерица одобрительно произнесла:
– Вот что значит хорошо учиться. Я ведь любила литературу, но кто же думал, что от нее есть какой-то прок? Может, еще почитаете? Что скажете, Елена, как вам?
Но тут машина остановилась у крыльца приемного покоя. Открыли задние двери, и внутрь хлынул поток счастливого несочувствующего света. Через четверть часа Тагерт и Герман Яковлевич, поймав такси, возвращались на Флотскую. Оба чувствовали, что происшествие изменило их взгляд друг на друга. Словно два офицера-пограничника, стоявших по разные стороны, стали свидетелями объединения государств и упразднения разделявшей их границы. Теперь можно было начинать новую жизнь – на одной стороне.
Глава 33
Две тысячи восьмой
Примерно с трех часов пополудни и до самой темноты съезжались в Хохряково, деревеньку неподалеку от Домодедово, давно превратившуюся в дачный поселок. Заранее выкошенная поляна вдоль забора напротив дачи Королюков постепенно скрывалась белыми, черными, красными, серебристыми кузовами автомобилей, на которых прибывали гости. С участка доносилась музыка, дым шашлыков, веселые голоса.
Каждый год в первое воскресенье июля Павел Королюк приглашал друзей отпраздновать свой день рождения на даче родителей. Традиции этой без малого полтора десятка лет. Когда-то, в школьные времена, компания состояла только
