Пуля вошла под шестым ребром справа и вышла немного выше левого бедра.
При каждом вздохе умирающего кровь фонтанировала из обеих ран.
Было очевидно, что рана была смертельной.
— Господин де Франчи, — сказал виконт де Шато-гранд, — мы огорчены, поверьте, всей этой печальной историей, и мы надеемся, что вы не держите зла на господина де Шато-Рено.
— Да… да… — пробормотал раненый, — да, я прощаю его… но пусть он уедет… пусть он куда-нибудь уедет…
— Помните о своем обещании, — проговорил он. — А теперь, — сказал он, улыбаясь, — посмотрите на часы.
Он вновь упал и издал тяжелый вздох.
Это был его последний вздох.
Я посмотрел на часы: было ровно девять часов десять минут.
Потом я закрыл глаза Луи де Франчи: он был мертв.
Мы отвезли труп домой, в то время как барон де Жиордано поехал сделать заявление в комиссариат полиции квартала; вместе с Жозефом я поднял его в комнату.
Бедный парень заливался горючими слезами.
Входя, я помимо своей волн посмотрел на часы. Они показывали девять часов десять минут.
Конечно, их просто забыли завести, и они остановились, отмечая это время.
Через минуту барон Жиордано вернулся вместе с судебными исполнителями, которые, предупрежденные им, принесли свои печати, чтобы опечатать квартиру.
Барон хотел отправить письма друзьям и знакомым умершего, но я попросил его прежде прочитать письмо, которое написал ему Луи де Франчи перед нашим уходом.
Это письмо содержало просьбу скрыть от Люсьена причину его смерти, просьбу никого не посвящать в эту тайну и похороны устроить без помпы и шума.
Барон Жиордано взял на себя все эти хлопоты, а я сразу же навестил господ де Буасси и де Шатогранда, чтобы попросить их хранить молчание об этом трагическом поединке и предложить де Шато-Рено на какое-то время покинуть Париж, не говоря ему по какой причине они так настаивают на его отъезде.
Пообещав помочь в моем деле, насколько это в их власти, они пошли к де Шато-Рено, я же отнес на почту письмо, адресованное мадам де Франчи, в котором сообщалось, что ее сын только что умер от воспаления мозга.
XVIII
Вопреки обычаям, эта дуэль наделала мало шума.
Даже газеты, эти громогласные и лживые общественные рупоры, промолчали.
Всего лишь несколько самых близких друзей провожали тело несчастного молодого человека на Пер-Лашез. Единственно, несмотря на неоднократные настоятельные просьбы к де Шато-Рено, он отказался покинуть Париж.
Был момент, когда я следом за письмом Луи к семье хотел послать свое письмо, но хотя цель и была возвышенной, ложь по отношению к смерти сына и брата мне претила. Я был убежден, что Луи перед этим долго боролся с собой и что у него были важные причины, о которых он мне рассказал, чтобы решиться на это.
Я рисковал быть обвиненным в безразличии или даже в неблагодарности, сохраняя молчание. И я был убежден, что и барон де Жиордано также переживал.
Через пять дней после случившегося, где-то около одиннадцати часов вечера, я работал за столом у камина, один, в довольно мрачном расположении духа, когда вошел мой слуга, быстро закрыл за собой дверь и весьма взволнованным голосом сказал, что господин де Франчи хочет со мной поговорить.
Я повернулся и пристально на него посмотрел: он был очень бледный.
— Что вы сказали, Виктор? — переспросил я.
— О, месье, — ответил он, — правда, я сам ничего не понимаю.
— Какой еще господин де Франчи хочет со мной поговорить? Ну!
— Друг месье… я видел как он приходил к вам один или два раза…
— Вы с ума сошли, мой дорогой! Вы разве не знаете, что пять дней назад мы пережили горечь его потери?
— Да, месье, и вот из-за этого, месье видит, я так Взволнован. Он позвонил, я был в прихожей и открыл дверь. Я сразу же отскочил, когда увидел его. Он вошел и спросил, дома ли месье. Я был так взволнован, что ответил да. И он мне сказал: «Ступайте сообщите ему, что господин де Франчи просит разрешения с ним поговорить», вот почему я пришел.
— Вы сошли с ума, мой дорогой! Прихожая была слабо освещена, и вы, конечно, плохо видели, вы все еще не проснулись и не расслышали. Вернитесь и спросите еще раз имя.
— О, это совершенно бесполезно, и уверяю, месье, что не ошибаюсь: я хорошо видел и хорошо слышал.
— Тогда пусть войдет.
Виктор, весь дрожа, вернулся к двери, открыл ее и потом, оставаясь внутри комнаты, сказал:
— Пусть месье соблаговолит войти.
И я услышал, несмотря на то, что ковер их приглушал, шаги, которые пересекли прихожую и приблизились к моей комнате, затем почти сразу же я действительно увидел, как на пороге двери появился господин де Франчи.
Признаюсь, что первым охватившим меня чувством было чувство ужаса. Я поднялся и сделал шаг назад.
— Извините, что беспокою вас в подобный час, — сказал мне господин де Франчи, — но я приехал всего лишь десять минут назад, и вы понимаете, что я не хотел ждать до завтра, чтобы прийти поговорить с вами.
— О, мой дорогой Люсьен, — воскликнул я, бросившись к нему и обняв, — это вы, это ведь вы!
И помимо воли я прослезился.
— Да, — сказал он, — это я.
Я подсчитал, сколько времени прошло: едва ли письмо должно было дойти, не говоря уже о Суллакаро, но даже и до Айяччо.
— О, Боже мой, — воскликнул я, — так вы ничего не знаете!
— Я знаю все, — сказал он.
— Как это все?
— Да, все.
— Виктор, — сказал я, поворачиваясь к слуге, все еще не пришедшему в себя, — оставьте нас, или лучше вернитесь через четверть часа с сервированным подносом: вы поужинаете со мной, Люсьен, и вы останетесь здесь ночевать, не так ли?
— Я согласен со всем этим, — сказал он, — я не ел от самого Оксерра. Тем более меня никто не знает, и к тому же, — добавил он с очень печальной улыбкой, — из-за того, что все принимают меня за моего бедного брата, меня не впустили в его дом, и я ушел, оставив всех в сильном смятении.
— Это и понятно, мой дорогой Люсьен, ваше сходство с Луи так велико, что даже я сам сейчас был поражен.
— Как! — воскликнул Виктор, который все еще не мог собраться с силами и уйти. — Месье — это брат?…
— Да, но сейчас идите и принесите нам поесть.
Виктор ушел, мы остались одни.
Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел рядом с ним.
— Но, — проговорил я, все больше поражаясь тому, что вижу его, — вы, должно быть, были уже в дороге когда узнали эту ужасную новость?
