Я пожелал лично положить первый камень в основание церкви, которая будет сооружена во имя св. мученицы царицы Александры, и перекрестил Гумры в Александрополь.
В этой ближайшей к оттоманским пределам крепости нашей явился ко мне эрзерумский сераскир[356] Магомет-Асед-паша, присланный от султана с приветствием и с богатыми дарами, состоявшими из лошадей, шалей и оружие. Он сказал мне, что выбран для этой миссии своим повелителем как начальник смежных турецких областей и прислан за моими приказаниями.
В деревне Мастеры мы вступили в Армянскую область. Ожидавшие меня тут армянские беки и мелики и курдские старшины сопровождали нас до нашего ночлега в Сардар-Абад.
Здесь край становится еще живописнее. Арарат открывается во всем своем величии, образуя задний план картины, и невольно переносит мысль к воспоминанию о седой старине.
Спустившись в долину, я увидел перед собою выстроенную к бою бесподобную конницу Кенгерли, в однообразном одеянии и на чудесных лошадях; начальник ее Эсхан-хан, подскакав ко мне, отрапортовал по-русски, как бы офицер наших регулярных войск. С этою свитою я подъехал к знаменитому Эчмиадзинскому монастырю, перед которым встретил меня армянский патриарх Иоанесс – верхом.
Сойдя с лошади, он произнес речь и потом опять, сев верхом, продолжал вместе со мною шествие к стенам древней своей обители, этого капитолия армянской народности и религии.
Епископы и архимандриты, тоже все верхами, придавали нашему поезду что-то странное и почти театральное; лошадь патриарха вели под уздцы два шатира, или скорохода, а за ним ехало человек 50 почетной его стражи в полумонашеском одеянии и два духовных сановника, один с его посохом, а другой с хоругвью, что означало соединение в лице патриарха власти духовной со светскою и военною.
Наконец, впереди всех патриарший конюший вел двух заводных лошадей[357] под богатыми попонами. Когда мы в такой процессии подъехали к стенам Эчмиадзина, звон всех колоколов монастырских и ближайших церквей слился с пением духовных стихир и с криками народа, отовсюду сбежавшегося.
Вне монастырской ограды стояли монахи, и два епископа во всем архиерейском облачении поднесли мне один – приложиться чудотворную икону, а другой – хлеб и соль. Патриарх отделился от меня у северных ворот собора, чтобы войти в южные и принять меня перед алтарем, тоже в полном облачении, с крестом в руках и со всем блеском своего сана.
Здесь Иоанесс произнес вторую приветственную речь, и затем своды древнего храма огласились пением стихир на сретенье царя, не раздававшихся здесь в течение семи веков. Приложась к мощам, почивающим в соборе более тысячелетия, я все с тою же многочисленною свитою обошел ризницу, синодальные палаты, семинарию, типографию и трапезу, а потом зашел к патриарху, который, призывая на меня и на мое потомство благословение Божие, вручил мне в дар часть Животворящего Креста Господня.
По выходе из монастыря, своими богатствами не вполне ответившего моим ожиданиям, я сделал смотр конницы Кенгерли, которая сопровождала меня оттуда до Эривани. Здесь, помолясь в соборе, я удалился в приготовленный для меня дом, очень радуясь возможности наконец отдохнуть.
6 октября я принял наследника персидского трона Валията, дитя семи лет, при котором находился посол от шаха. Посадив мальчика, очень хорошенького, к себе на колени, я обратился к послу с весьма серьезною речью, изъяснив ему, что все его уверения прекрасны на словах, но что я не могу доверять им, пока Персия не только поощряет побеги наших солдат, но и образует из них особое войско, что я требую выдачи этих дезертиров в наискорейшем времени, без чего буду считать Персию в неприязненных к нам отношениях; наконец, что, строго наблюдая с моей стороны все трактаты, я сумею заставить и шаха к точному их исполнению.
Впрочем, мы расстались с послом добрыми друзьями, и он подарил мне от имени шаха прекрасных лошадей, жемчугу и множество шалей.
Переночевав в этот день в Чухлах, а 7-го в Кади, я 8 октября в 3 часа пополудни имел торжественный въезд в Тифлис. Прибытие мое было возвещено пушечною пальбою и колокольным звоном; множество народа наполняло улицы и плоские крыши домов, а разнообразие богатых одеяний туземцев представляло прекрасный вид.
Не могу иначе изобразить вам радушие сделанного мне приема, как сравнив его со встречами, делаемыми мне всегда здесь, в Москве, и нельзя не дивиться, как чувства народной преданности к лицу монарха не изгладились от того скверного управления, которое, сознаюсь к моему стыду, так долго тяготеет над этим краем.
Тифлис – большой и прекрасный город, с азиатскою внутренностию, но с предместьями уже в нашем вкусе и со многими домами, которые не обезобразили бы и Невского проспекта.
Утром 9 октября, помолясь в Успенском соборе, посреди огромного стечения народа, я присутствовал при разводе от Эриванского карабинерного полка, в полдень принимал ханов и почетных лиц разных горских племен, собравшихся в Тифлис к моему приезду, и потом осматривал корпусный штаб, больницу, арсенал, казармы Кавказского саперного батальона, устроенную при нем школу с училищем для молодых грузинских дворян и тюрьму. Все оказалось в отличном порядке.
10 октября я слушал обедню в церкви Св. Георгия и смотрел войска, составляющие тифлисский гарнизон. Хороши, в особенности артиллерия.
11 октября после развода, бывшего от сводного учебного батальона, и осмотра военного госпиталя, комиссариатского депо и шелкомотальной фабрики я принял грузинских князей и дворян, составлявших мой конвой и теперь содержавших караул перед моею комнатою.
Они явились верхом на лучших своих конях и в богатейших нарядах и соперничали между собою в скачке и в искусстве владеть оружием. Один ловчее другого, и между ними было немало таких, которые свели бы с ума наших дам.
Вечером я присутствовал на довольно многолюдном бале. Дамы были большею частью в национальном костюме, скрадывающем талию и вообще не слишком грациозном, тогда как сами по себе многие из них блестят истинно восхитительною красотою, чего нельзя сказать, по крайней мере в массе, об их уме.
Виденное мною в Грузии вообще довольно меня удовлетворило. Положение дорог и Гумрийская крепость свидетельствуют о попечительности барона Розена, но в администрации есть разные закоренелые беспорядки, превосходящие всякое вероятие.
