— Тихо, — выдохнул он, — тихо. — И снова нажал на акселератор.
Колеса проворачивались; Мартен заметил, как Коваленко зашагал навстречу и исчез за машиной. Бросив взгляд в зеркало, он увидел, что русский уперся плечом в заднюю дверь. Тогда он поставил ногу на акселератор и приоткрыл окно.
— Давай! — выкрикнул он и слегка нажал на педаль.
Коваленко налег изо всех сил. Наконец-то Николас почувствовал, как шины уверенно подмяли под себя снег, и машина пошла. Теперь она не прекращала движения. Он прибавил скорости — внедорожник упрямо лез вверх по склону, увязая в снегу футовой глубины; опять посмотрел в зеркало заднего вида: Коваленко бежал следом по колее, оставляемой колесами.
Пять секунд. Еще пять. Автомобиль потихоньку разгонялся. Фары выхватили из темноты высокий снежный барьер. Насколько плотна эта преграда? А может, это вовсе не сугроб, а каменная стена, занесенная снегом? Наверняка не скажешь. Однако теперь останавливаться было нельзя, иначе снова заскользишь вниз. Оставалось одно — протаранить снежный вал на максимально возможной скорости в надежде выскочить на дорогу.
Еще полсекунды — и Мартен утопил педаль газа в пол. «Мерседес» ракетой рванул вперед. Две секунды, три… Вот он — барьер. Удар. На мгновение все погрузилось во тьму. А потом — дорожное полотно.
Хватая ртом воздух, Мартен полностью опустил стекло со своей стороны, наблюдая в боковое зеркало, как Коваленко, взбежав вверх по склону, мчался сквозь брешь в снежном валу — такую огромную, словно здесь только что проехал танк. Его грудь вздымалась, из ноздрей валил пар. С ног до головы облепленный снегом, он издавал победные вопли и потрясал кулаками над головой. В тусклом красном свете задних габаритных огней он выглядел огромным танцующим медведем.
74
Тем временем в Париже. Пятница, 17 января, 0.40
Питер Китнер, глава дома Романовых, зажал ладонями уши. С оглушительным ревом российский двухвинтовой вертолет «Камов-32» оторвался от площадки закрытой зоны аэропорта Орли. Дул сильный ветер, из-за снега видимость была почти нулевой.
Напротив него сидел полковник Степан Мурзин из Федеральной службы охраны. Теперь это был его личный охранник, один из десяти сотрудников службы президентской безопасности, в сопровождении которых Питер вышел из дома № 151 на авеню Георга V и был быстро усажен в третий из четырех лимузинов, ожидавших его у черного хода. Все четыре машины были совершенно одинаковыми. Они тут же двинулись в путь — сквозь метель, мимо французских полицейских, а затем — бампер к бамперу — по мосту через Сену. Девять миль опустевших заснеженных улиц, и наконец — оцепленный участок аэропорта Орли, закрытого по причине сильного снегопада.
Там их ждали два вертолета с работающими двигателями. Медленно вращались лопасти винтов. Едва лимузин Китнера затормозил, двери машины распахнулись, и полковник Мурзин повел царевича и четырех вооруженных до зубов агентов ФСО к первому вертолету. Через несколько секунд они были уже на борту. Дверца закрылась, винты начали набирать обороты, а Мурзин, черноглазый мужчина с квадратной челюстью, лично пристегнул наследника престола к креслу ремнем безопасности, потом пристегнулся сам, и в следующую секунду вертолеты были в воздухе.
Полковник выпрямился в кресле:
— Вам удобно, ваше высочество?
— Да, спасибо, — кивнул Китнер.
Он не первый год пользовался услугами телохранителей, но таких у него еще не было. У каждого из них — молодых, мускулистых, с отменной выправкой и похожей неяркой внешностью — за плечами была служба в элитных подразделениях русского спецназа.
Отныне его величали «высочеством», иногда «царевичем», и ему оставалось лишь благосклонно кивать головой в ответ. Он стал их собственностью. В мгновение ока Хиггс переместился на второй план. Теперь ему оставалось только известить членов высшего руководства «Медиакорп» о том, что председатель был вынужден уехать «по причинам личного характера», но жив-здоров и вернется через несколько дней. Одновременно остальные представители семейства Романовых дали обет хранить тайну. Брать подписку о неразглашении с обслуги, присутствовавшей на ужине — официантов, поваров, барменов, — не было необходимости. Все они были агентами ФСО.
Великая тайна вот-вот должна была стать достоянием гласности: после расстрела в Ипатьевском доме Алексей Романов остался жив, и у него есть сын — Питер Китнер, председатель совета директоров одной из немногих в мире многонациональных медиакомпаний, находящихся в частных руках. Плюс решение Москвы восстановить императорский трон, казавшееся практически за гранью реальности. Учитывая исторический масштаб этих событий, а также исходя из интересов безопасности наследника престола, абсолютно неизбежным стало требование хранить молчание до тех пор, пока спецслужбы не проведут все подготовительные мероприятия, чтобы российский президент смог выступить с официальным объявлением на Давосском форуме. Поэтому в суть происходящего были посвящены лишь члены семьи Китнера, Хиггс и его личный секретарь Тейлор Барри.
Китнер был не единственным человеком, в чью жизнь стремительно вторглись процедуры, предусмотренные правилами обеспечения государственной безопасности. В тот же момент, когда он, обретя статус «царевича», был спешно увезен из дома на авеню Георга V, ФСО взяла под свое крыло его сына Майкла, находившегося в Мюнхене по делам «Медиакорп», жену Китнера Луизу, которая еще не успела уехать из Триеста, а также их дочерей — Лидию и Марию в Лондоне и еще Викторию в Нью-Йорке. Всем им на следующий день предстояло отправиться в Давос под усиленной охраной.
Не важно, был ли Китнер прав или заблуждался в своих опасениях, что баронесса замышляет против его родных что-то недоброе. Присутствие этих ребят, великолепно знавших свое дело, снимало ощущение тревоги. Теперь он, как и подобает царю, был отгорожен от окружающего мира. И будет так жить до конца своих дней. Он добровольно отказался от свободы — ради своего отца, ради своей страны. И потому, что ему это было положено по праву рождения. Наконец-то его происхождение перестало быть секретом. Жуткий страх его отца перед возможной местью коммунистов исчерпан временем и историей.
75
Париж, дом № 127 на авеню Ош.
Пятница, 17 января, 3.14
Великой княгине Екатерине Михайловне не спалось. Она лежала в тусклом свете ночника, рассеянно глядя на циферблат электронного будильника на прикроватной тумбочке. Они щелкали каждую минуту, и княгиня слушала эти щелчки, с тех пор как легла вскоре после половины второго. Так прошло почти два часа. Сколько же раз за это время она успела «прокрутить» в памяти весь вечер?
Ее предали. Но бог с ними, этими «лучшими друзьями» — мэром Москвы и Патриархом. Что больше всего уязвляло ее, так это то, что, за исключением князя Дмитрия, никто, ни один из Романовых, не знал ни о Питере Китнере, ни о спасении царевича Алексея из дома Ипатьева.
Да, секретность — дело понятное. Охрана жизни истинного царевича, и все такое… Но утаивать эту информацию от всех Романовых, кроме Дмитрия? Этому объяснения не находилось. Причем скрывали информацию не только о существовании Китнера, о том, кем на самом деле были он сам и его отец, в тайне держались решения российского парламента и президента страны. Решения, оказавшие поистине колоссальное воздействие на все семейство.
