суетливом, шипящем легионе. Он вытаращил глаза, чуть не всхлипнул от ужаса и в конце концов увидел, что мерзкие существа плотнее всего сгрудились возле какого-то непонятного объекта посреди низины, и их змеиные речи наполнились ядом. Воан узрел в тусклом лунном свете, как отвратительные конечности – их можно было разглядеть с трудом, но все-таки безошибочно, – свились и переплелись, а еще ему показалось, что сквозь шум копошащихся нелюдей пробился слабый, едва различимый человечий стон. Как будто кто-то шептал на ухо, повторяя снова и снова: «Червь разложения, червь неумирающий»[167], и воображение подсунуло гротескный образ гниющих потрохов, покрытых густым слоем раздувшихся, гнусных ползучих тварей. Темные конечности продолжали шевелиться, существа сгрудились вокруг смутных очертаний в центре низины, и Воан почувствовал, как с его лба на руку упала капля холодного пота.
Затем в мгновение ока отвратительная масса растаяла, хлынула к краям Чаши, и Воан мельком увидел в центре впадины чьи-то взметнувшиеся – человеческие – руки. Внизу блеснула искра, разгорелось пламя, и когда женский стон перешел в пронзительный вопль, полный нестерпимой муки и ужаса, огромная пирамида пламени взмыла вверх, как струя под давлением вырывается из фонтана, и весь холм озарился ярким светом. Тогда-то Воан и узрел мириады собравшихся внизу существ; они напоминали не столько людей, сколько задержавшихся в развитии, омерзительно уродливых детей; их лица с миндалевидными глазами излучали зло и невыразимую похоть; скопище тел выглядело желтушным морем обнаженной плоти. Впадина опустела словно по волшебству, однако пламя продолжало гудеть и потрескивать, а сияние разливалось во все стороны.
– Вы узрели Пирамиду, – сказал Дайсон ему на ухо. – Пирамиду огня.
5. Малый народец
– Значит, вы узнаете эту вещь?
– Конечно. Это брошь, которую Энни Тревор носила по воскресеньям; я помню узор. Но где вы ее нашли? Вы же не хотите сказать, что обнаружили девушку?
– Мой дорогой Воан, я удивляюсь, что вы до сих пор не догадались, где я отыскал брошь. Вы еще не забыли прошлую ночь?
– Дайсон, – сказал собеседник очень серьезно, – я прокручивал случившееся в уме сегодня утром, пока вас не было. Я думал о том, что видел – или, возможно, мне следует сказать «о том, что я считаю увиденным», – и единственный вывод, к которому могу прийти, заключается в следующем: вспоминать такое невыносимо. До сего дня я, как и все люди, жил умеренно и честно, в страхе Божьем, и мне остается лишь поверить, что я стал жертвой какого-то чудовищного заблуждения, был одурманен некоей фантасмагорией[168]. Вы знаете, мы вместе молча вернулись домой, не сказав друг другу ни слова о том, что я как будто бы увидел; не лучше ли нам договориться хранить молчание на эту тему? Когда я прогуливался под мирным утренним солнцем, мне казалось, что вся земля полна благодати; проходя мимо той стены, я заметил, что новые знаки не появились, и стер оставшиеся. С тайной покончено, мы снова можем жить безмятежно. Думаю, в последние несколько недель я находился под воздействием некоего яда и был на грани безумия, но сейчас мыслю здраво.
Мистер Воан говорил искренне; он наклонился вперед в своем кресле и посмотрел на Дайсона с подобием мольбы.
– Мой дорогой Воан, – ответил тот после паузы, – какой в этом прок? Уже поздно брать такую ноту; мы зашли слишком далеко. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что в данном случае нет никакого заблуждения; я бы того желал всем сердцем. Нет, во имя собственных принципов я должен рассказать вам всю историю – в той степени, в какой она мне известна.
– Ладно, – воздохнув, согласился Воан. – Если должны, так тому и быть.
– Тогда, – проговорил Дайсон, – с вашего позволения, начнем с конца. Я нашел брошь, которую вы только что узнали, в месте, кое мы называем Чашей. Там была куча серого пепла, словно от костра – и действительно, угли еще не остыли, а брошь лежала на земле, прямо за пределами выжженного круга. Должно быть, она случайно выпала из платья хозяйки. Нет, не перебивайте; теперь можем перейти к началу, поскольку знаем конец. Давайте вернемся в тот день, когда вы пришли навестить меня в моих апартаментах в Лондоне. Припоминаю, вскоре после своего появления вы несколько небрежно упомянули, что в вашем захолустье произошел неприятный и загадочный инцидент; девушка по имени Энни Тревор отправилась навестить родственницу и исчезла. Откровенно признаюсь, сказанное меня не очень заинтересовало; существует так много причин, по которым мужчина и особенно женщина может всей душой возжелать исчезнуть, не уведомив родственников и друзей. Полагаю, обратившись в полицию, мы бы обнаружили, что в Лондоне каждые две недели кто-нибудь таинственно исчезает, и блюстители порядка, без сомнения, пожали бы плечами и сказали, что по закону больших чисел все идет своим чередом. Так что я отнесся к вашему рассказу с прискорбной невнимательностью. У моей незаинтересованности была еще одна причина: ваш рассказ показался необъяснимым. Вы сумели предложить только матроса-негодяя, который подался в бродяги, но я сразу же отверг эту версию. По многим причинам, но главным образом потому, что человек, который совершает преступление случайно, – иными словами, новичок в жестоком ремесле убийства – всегда оказывается схвачен полицией, в особенности если действует в сельской местности. Вы же сами помните упомянутый случай с Гарсией; он заявился на железнодорожную станцию на следующий день после убийства в залитых кровью брюках, имея при себе аккуратный сверток с механизмом голландских часов, кои и стали его добычей. Итак, когда ваше единственное предложение было отвергнуто, вся история сделалась, как я уже сказал, необъяснимой и, таким образом, абсолютно неинтересной. Да, с учетом изложенного, вывод совершенно обоснованный. Вы когда-нибудь ломали голову над проблемами, которые, как вы знаете, неразрешимы? Задумывались всерьез над старым парадоксом об Ахиллесе и черепахе[169]? Конечно, нет, так как вам известно, что это безнадежное дело, и поэтому, когда вы рассказали мне историю об исчезнувшей деревенской девушке, я просто отнес все это к категории неразрешимых задач и выкинул из головы. Так получилось, что я ошибся; но, если помните, вы сразу же перешли к проблеме поинтереснее, касающейся лично вас. Мне нет нужды подробно пересказывать ваше весьма необычное повествование о кремневых знаках; сперва я подумал, что все это ерунда, вероятно, какая-то детская игра, а если нет, то розыгрыш; но продемонстрированный вами наконечник стрелы пробудил во мне нешуточное любопытство. Я понял, что здесь кроется нечто, весьма далекое от обыденности и представляющее подлинный интерес; и как только я приехал в
