огонь потускнел или мне показалось, что в комнате стало темнее? Злобное красное свечение резьбы казалось более агрессивным с каждым ударом моего сердца, подстраиваясь под него.
Воспоминания об отце — боль, гнев, страх — горели в моих жилах. Страшное двойное лезвие его любви и его отвращения к моей матери. Я ненавидела это чувство.
Я ненавидела его за то, что он это чувствовал.
Я уставилась на обелиск. Я моргнула, и слеза скатилась по моей щеке.
Я не хотела этого.
Воспоминания, эмоции, становились только более интенсивными по мере того, как я двигалась к центру комнаты. Я теряла контроль над собой. Я боялась, что это может сломить меня. И что еще хуже, это могло бы разрушить хрупкое восприятие, которое у меня все еще оставалось о том отце, которого я любила — отце, который любил меня.
Какой же чертовой трусихой меня это делало, раз я после всего до сих пор дорожу этим.
Но я пришла сюда не просто так. Дальше было только одно место. Один оставшийся кусочек замка.
Я стояла, покачиваясь на ногах. Шагнула в последний круг.
Мне не нужно было снова открывать рану. Моя рука уже была в крови.
Я приложила ее к камню.
Глава
70
Райн
Мои крылья не слушали меня. Я не мог затормозить, остановить себя, прежде чем земля стала ближе, и я ударился о нее.
Боль. Я попытался пошевелиться. Что-то треснуло.
Я не мог открыть глаза. Когда я попытался это сделать, надо мной склонилось лицо, которого я не видел очень-очень давно.
Я нахмурил брови.
Нессанин?
Она выглядела так же, как и двести лет назад: вьющиеся темные волосы падали на лицо, когда она наклонялась ко мне. Ее глаза, каштаново-темные, мокрые от слез, с глубиной в миллион миль, пристально смотрели на меня.
— Кто победит? — спросила она срывающимся голосом. — Кто победит, если ты будешь с ним бороться?
Тогда она говорила мне это столько раз. Бесчисленное количество раз, оттаскивая меня от черты каждый раз, когда я думал, что перейду ее.
Я всегда думал, что Нессанин намного сильнее меня.
Но теперь, в этой ее версии, казалось столь очевидным, что она была просто в ужасе. Она была одинокой и сломленной женщиной, которая была пленницей своего собственного брака.
Она не боролась, потому что слишком боялась. Потому что нужно было обладать глупым мужеством, чтобы продолжать бороться, даже если ты знаешь, что все шансы складываются против тебя.
Я протянул руку и коснулся ее подбородка. Она схватила мою руку и не отпускала ее, по ее щеке скатилась слеза.
— Кто победит? — повторила она.
— Может быть, не я, — ответил я. — Но попробовать стоит, правда?
Она попыталась удержать мою руку, но я отдернул ее.
Я открыл глаза.
Надо мной в небе разворачивалась кровавая бойня. Брызги крови воинов, сцепившихся в схватке на высоте сотен футов, капали на скалы, как черный дождь. Капля попала мне на щеку.
Это был кошмар. Зрелище, от которого, я знал в этот момент, я проснусь в холодном поту через десять лет. Если мне повезет, и я доживу до этого времени.
Я попытался приподняться. Спазм агонии перехватил дыхание.
Сиськи Иксы, черт возьми. Мое тело было сломано. Абсолютно сломано. За последние несколько недель я зашел слишком далеко. То, что только что сделал со мной Саймон, подтолкнуло его к краю.
Я уже умирал. Я знал, каково это — стоять на пороге конца.
Но не сейчас.
Я поднял голову. Еще одна капля крови сверху капнула мне на лоб и скатилась в правый глаз, окрасив мир в черно-красный цвет. Сквозь него я разглядел окружающие меня руины. Я приземлился на камень и повредил правую сторону своего тела. Мои крылья все еще были распростерты, хотя я мог сразу понять, что правое теперь бесполезно. Та рука тоже отказывалась сотрудничать, когда я пытался дотянуться до своего меча. Я схватил рукоять левой рукой вместо этого, и каждая мышца протестовала против веса.
Я поднял голову.
Там, сквозь руины, Саймон поднимался на ноги. Передняя часть его кожаной одежды была испачкана кровью. Одно из его крыльев было искривлено в самых неподходящих местах, клейкая черная кровь склеивала перья. То, что находилось на его груди, теперь светилось ярче, достаточно ярко, чтобы осветить ночь и подсветить его суровое лицо снизу.
Он раскачивался взад-вперед, держась за голову, и издавал леденящий душу рев, который звучал так, как будто принадлежал какому-то животному.
Затем он выпрямился, и его взгляд переместился на меня.
Я воткнул меч в землю и с его помощью заставил себя подняться на ноги.
Солнце, черт возьми, забери меня.
Мои колени почти подкосились. Почти.
Но я не показал этого. Я просто улыбнулся. Я не понимал, сколько крови было у меня во рту, пока она не потекла по подбородку.
Я все время помнил о двери за моей спиной — двери, на которой остановился взгляд Саймона, прежде чем вернуться ко мне.
Нет, он не мог пройти мимо меня.
Я уже достаточно долго впускал его в свои мысли, в свои страхи. Я и так дал ему слишком много.
На этом все и закончится. Чего бы это ни стоило.
Я поднял меч, заставил дрожащую правую руку присоединиться к левой.
Давай, — сказал я своему телу, когда оно почти застонало в знак протеста. Последний бой. У тебя еще все впереди, старик.
Удивительно, что может сделать образ мыслей.
Потому что, когда Саймон бросился на меня, губы исказились в оскале, неестественная магия вспыхнула вокруг него, как огонь вокруг спички, но я был готов.
Глава
71
Орайя
Передо мной стоял мой отец.
Комната стала тусклой и мрачной, словно окутанной густым туманом. Ничто не казалось реальным, кроме туманного, серого небытия.
Туманное, серое небытие и он.
Винсент снился мне бесчисленное количество раз. Но эта версия его была гораздо реальнее, чем даже самые яркие из них. Мелкие детали его лица поразили меня, вонзив нож в мою грудь — все то, о чем я и не подозревала, что забыла, например, легкую кривизну носа или то, что наклон в его прическе предпочтение отдавалось левой стороне, а не правой. Версия о нем в моем сознании была общей, отшлифованной месяцами отсутствия, даже когда мое горе цеплялось за него.
Я произнесла это, в основном потому, что мне нужно было напомнить себе:
— Ты не настоящий.
Ничего из этого не было реальным.
Винсент грустно улыбнулся мне.
— Ты в этом уверена?
