буду отвлекаться в сторону и разбирать подробно новую версию легенды. Эти «тяжкие обвинения», предъявленные России и в свое время подхваченные частью французской печати, представляются довольно произвольными. Совершенно неубедительно авторитетное свидетельство германского канцлера Бетман-Гольвега, что ему некий видный финансист почти накануне войны будто бы сделал по поручению русского министра ин. д. предложение бросить Австрию, взамен чего Россия откажется от союза с Францией. Много раз мы видели, с какой недоверчивостью приходится относиться к дипломатическим сплетням и каким препарированиям подвергаются вольно или невольно в мемуарах самых ответственных лиц случайные разговоры. Сазонов, высказывавшийся против раздела Австрии, никогда не был сторонником союза с Германией – в этом отношении он шел гораздо дальше того, что требовали реальные интересы страны. Так, в докладе Царю по польскому вопросу в апреле 1916 г. Сазонов говорил: «На многие десятилетия мы должны быть готовы видеть в Германии постоянного нашего политического противника».
Чуть ли не все русские военные авторитеты признают, что с точки зрение стратегической, т.е. точки зрения целесообразности общего плана войны, «поход на Берлин» в 1914 г. являлся величайшей ошибкой и неизбежно влек за собой катастрофу. Между тем против этого ошибочного плана, имевшего целью смягчить германский удар по Франции, в то время, по утверждению Палеолога, в Ставке не раздалось ни одного голоса. Мало того, французский посол много раз подчеркивает в начале войны слова, говоренные ему Царем (напр. 1 января 1915 г.), что цель русских военных действий – нанести решительный удар по немецкой армии. Показательно авторитетное свидетельство Лукомского о том, что война с Германией была принята с «энтузиазмом», – все считали, что виноваты «немцы», об Австро-Венгрии говорили мало, и озлобления в эту сторону не чувствовалось. Если позднейшая русская стратегия – действительно была «стратегией ген. Алексеева», то мы видели, что основным ее положением было убеждение, что судьбы войны окончательно решатся именно на германском фронте и что все отходящие в сторону диверсии являются в большей степени уступками требованию союзников, нежели проявлением сознательной воли и директив творца русского стратегического плана. В сущности, этим все сказано, поскольку речь идет о каком-то «“коварстве” со стороны правящей России и чуть ли даже не о молчаливом сговоре с Германией»427.
В заключение, быть может, небесполезно привести еще раз свидетельство Палеолога, характеризующее до некоторой степени личное отношение к вопросу царствовавшей четы во второй период войны. При январском свидании с Николаем II специальный французский посланец Думерг развил мысль, что союзники должны лишить (de′nier) Гогенцоллернов права говорить от имени Германии, когда настанет час мирных переговоров. «Такое предположение, – поясняет мемуарист, – давно уже разделяется Императором, и он много раз беседовал со мной на эту тему». На торжественном обеде в Александровском дворце Царица свой разговор с Думергом закончила словами: «Пруссия должна быть наказана». Подобное заключение о Пруссии и Вильгельме находится в полном соответствии с основным тоном писем А. Ф. к мужу.
Глава двенадцатая. В атмосфере дворцовых заговоров
I. Укоренившаяся клевета
Если допустить, что Палеолог верно передал свою беседу с Треповым накануне первого выступления нового премьера в Гос. Думе 19 ноября, то надо сказать, что опасения Трепова относительно того, что «немецкая партия» скоро может оказаться хозяйкой положения и что наступит катастрофа, оказались чрезмерными. Не только правительство заявило о продолжении войны до разгрома Германии и «сжигало все мосты», но еще большее моральное обязательство принимал на себя носитель верховной власти.
Казалось бы, приказ 12 декабря должен был положить конец искусственному муссированию толков о сепаратном мире. Казалось бы, он должен был рассеять существовавшие в некоторых кругах «после официального сообщения о предложении Германии и Австрии начать мирные переговоры» опасения «распутинского согласия на заключение мира помимо союзников» (их высказывала, между прочим, жена Родзянко в письме 1 декабря Юсуповой, добавляя: «все вероятно»). Казалось бы, в резолюциях общественных организаций должны были исчезнуть по крайней мере мотивы, прошедшие в резолюциях 9 декабря земского и городского союзов и намекавшие на подготовку позорного мира428. В действительности в этом отношении ничего не изменилось. 16 декабря в Гос. Думе Милюков приветствовал ясность и определенность приказа 12 декабря, но с той же кафедры тут же вносил оговорки, формулированные в терминах, которые были заимствованы из лексикона 1 ноября. «Распутин и К° выступают с такой наглостью, с которой не выступали раньше», – скажет лидер блока в доказательство того, что на деле мало что переменилось в правительственной политике. Как на наиболее яркий пример оратор укажет на освобождение банкира Рубинштейна, т.е. человека, обвинявшегося в государственной измене429. В том же заседании выступил и Керенский, сравнивший тактику прогрессивного блока с подвигами Дон Кихота, боровшегося с мельницами. Оратору не удалось развить своей мысли в противовес «либеральной философии бездействия», как позже в демократических кругах с легкой руки Потресова именовалась эта тактика. Представитель трудовиков пытался сказать, что дело не в отдельных министрах, а в самой системе государственной власти, которую надо изменить. Председатель лишил его слова. Если Керенский отвергал легковерные поиски «измены» везде и всюду, то с упорной последовательностью депутат с.-д. фракции Чхенкели повторял в адрес прогрессивного блока: «Если вы знаете, что власть – изменница, то с нею нельзя работать», и т.д.
Когда центр внимания обращен на лица, в политической борьбе почти естественно начинают выдвигаться методы персонального дискредитирования обличаемого лица. И здесь упрощенный аргумент «измена» становится самым мощным бичом для нанесения удара противнику и наиболее доступным для восприятия элементарной психологией обывательской толщи, которая не будет разбираться в происхождении распространявшихся легенд, как в них, очевидно, не всегда разбирались и более квалифицированные представители общественного мнения430. Поэтому не приходится удивляться тому, что легенда о сепаратном мире и о непосредственной измене продолжала пожинать обильные плоды.
С прежней добросовестностью своего рода бытового политического фольклора французский посол занесет в дневник рассказ друзей, приехавших из Москвы и утверждавших, что в первопрестольной открыто говорят в салонах, магазинах и кофейнях о том, что «немка» губит Россию, но с меньшей уже добросовестностью в качестве ответственного дипломата не преминет еще раз повторить в депеше Бриану о немецких интригах во дворце. Столь же
