куда ни шло, благодарение фюреру», — подумал солдат.
Оттого и позволил себе заняться собственным носом. Очевидно, на сей счет у него были основательные подозрения. Переход они совершали ночью; по горной долине гулял пронизывающий ветер, траву покрыла изморозь, а солдат совсем позабыл о своем носе, отмороженном когда-то. И только сейчас, потерев его, обнаружил, что нос ничего не чувствует. Меж пальцев скатилась студеная капля. Плохой признак! Нос необходимо было сразу же оттереть. У человека всегда легче на сердце, коли он ощущает под носом немножко того тепла, которое носит в груди. Мысль за мыслью, и вояка совсем забыл, что подбородок у него стянут ремешками, а плечо оттягивает винтовка. Не видел он узкой лощины, темной горы, которая чем дальше, тем теснее подступала к нему со всех сторон. Вероятно, он не разбирал даже дороги — так был занят собой. В сознание вторгался лишь отзвук его собственных шагов. И, может быть, это преисполняло его уверенностью, что он добросовестно служит родине.
Так он дошел до побеленного камня — километровой отметины. И тут, взглянув на часовню, неожиданно заволновался. Открытие заинтересовало его. Маленькая полукруглая часовенка в горах. Старинная — если судить по опавшей известке, прогнившей крыше, полуразрушенной колоколенке и узким окнам. Наверное, ему припомнилась похожая церквушка у себя дома. Ведь и там, где-нибудь в забытом богом углу, тоже приютилась запущенная и покинутая всеми церквушка. Один только раз в году растревожит долину жалобный звук ее колокола, и жители деревни и близлежащих селений вспомнят, что сегодня — день святого Губерта или Ульриха.
Воспоминания — соблазн, от них нелегко избавиться, особенно если они возрождают тот мир, к которому в душе своей мы сохраняем нежность. Солдату захотелось остановиться и оглядеться вокруг. Его изумленный взгляд встретился с прояснившимся взглядом священника за мутным оконным стеклом, взгляд этот словно пытался внушить солдату, чтоб тот не слишком предавался воспоминаниям и не задерживался тут; но было уже поздно, да и бесполезно, пожалуй. Все произошло столь быстро и при таких обстоятельствах, что священнику оставалось лишь наблюдать.
Обнаружив церквушку, солдат в последний раз машинально дотронулся до своего носа, и в это время сверху из кустарника вынырнуло стальное горло пулемета и протяжно застрекотали выстрелы. Солдат от удивления подскочил, поднял над головой руки, словно сдаваясь в плен, но тут же что-то резко толкнуло его вперед; и он упал на дорогу.
Воцарилась гробовая тишина. Горы онемели. Голубоватый рассвет стыл над ними, и небосвод в вышине стлался ровно, как простыня, из которой начисто улетучилось благоуханное тепло ночного забвения. И на всем этом полотнище не ощущалось ни малейшего дуновенья ветерка. Только ореховка испуганно взвилась откуда-то из лощинки и резкими зигзагами вдоль и поперек чертила небо.
Священник тоскливо, словно отлетала его собственная душа, наблюдал за полетом птицы, насколько это позволяла оконная рама. Еще никогда он не видел убийства в такой непосредственной близости, никогда столь глубоко не переживал фатальности этого события, как теперь. В своем приходе он видел, как страдают люди, видел их смерть. Обычно они умирали в темном углу душной комнаты, под закопченным потолком, в присутствии причитающих женщин и испуганных детишек. Человек лежал навзничь под легкой периной, редко и тяжко дышал, скорбно блуждая померкшим взором, протягивал руки, словно все искал подле себя надежную опору, за которую он еще мог бы ухватиться. И в этот момент священник опускал мягкую ладонь на его хладеющее чело, чтобы помочь преодолеть последнее препятствие. И заметив, как судорожно мятущееся тело успокаивается от этого утишающего прикосновения, осенял несчастного крестным знамением, успокаивал прочувственными словами сирот и уходил с сознанием выполненного долга — вот, мол, еще одной робкой овечке из своего стада помог перейти чрез шаткие мостки смерти на другую сторону, в руки господа.
Но сейчас смерть опередила его. Взяла добычу прежде, чем он подоспел на помощь. Человек не умер, а внезапно сломился, как подкошенный стебель.
Пожалуй, именно так он все себе и представлял, слушая рассказы о том, как гибнут на войне. Но действительность была куда суровее. Она оглушила его, заледенила сердце и лишила всякого мужества. Насколько могучим, решительным, распрямленным чувствовал он себя недавно, настолько сейчас он был худ, мал, боязлив и растерян. Руки его повисли, и безвольно поникло тело. Ему понадобилось какое-то время, чтобы напрячь последние силы, стронуться с места и хотя бы исполнить тот обряд, который он должен был совершить как священник. В дверях он натолкнулся на мальчишек. Они с трудом волокли тяжелый пулемет, выстрел которого оборвал жизнь солдата. Вниз по откосу им еще удалось спустить оружие, но здесь, у церквушки — во впадине — сил у них уже не хватило. Сорванцы наверняка намеревались укрыть пулемет где-нибудь за стеной или в ручейке, протекавшем по лощине. Но, увидя священника, ребята переполошились и в испуге убежали. Слышно было, как они скачут в кустарнике и внизу у потока.
Священник позабыл о них и думать; нужно было торопиться. Он не сомневался, что ноги у них получше, чем у него, однако считал очевидным, что когда-нибудь изловит их и как следует накажет за этот проступок. А теперь он спешил. Зашагал напрямик через гору, чтобы поскорее выбраться на дорогу. Он думал, что еще успеет, что хоть чем-нибудь сможет еще послужить незадачливому солдату.
Солдат лежал ничком, уткнувшись в дорожную пыль. При падении ремешок каски отстегнулся, и она закатилась куда-то в ров. Над ушами, где она плотнее прилегала к вискам, волосы были взлохмачены. В одной руке, вытянутой и напряженной, он продолжал судорожно сжимать винтовку.
Священник наклонился и повернул убитого так, чтобы видно было лицо. Вытянутая рука разжалась, и ружье выпало. Теперь винтовка лежала слева, словно изготовившись принять воинские почести. Это был добросовестный вояка, который до последнего вздоха соблюдал устав. Только выражение лица не соответствовало предписанию. Испуганное, растерянное и оцепенелое — такое лицо не положено иметь простому солдату, ожидающему приказа командира.
Священник почти брезгливо отстранился от тела. В нем не было уже ни проблеска жизни. Мальчишки целились метко. Солдат ждал лишь последней услуги. Надо было кого-то позвать, убрать труп с дороги и, как подобает, предать земле. Священник подумал о товарищах, с которыми чужеземец пришел в его края, — они не могли уйти далеко. Он решил разыскать их и сообщить о случившемся.
Но именно в этот момент с горы, чуть повыше дороги, вынырнула гусеничная автомашина. Такое же пестрое чудовище, как и те, что недавно, сотрясая стены церквушки, пронеслись мимо, переполнив его несказанной радостью и ощущением близости справедливой победы. Машина уже возвращалась с перевала, и ее
