отражая нападение коварного врага кульком со сладостями, пыхтел и дурачился счастливый рыжий толстяк. Отец, безумно соскучившийся по сыну.
А еще Брак не хотел продолжения разговора об Оршаге. Любопытство обжигало, вопросы рвались наружу, но… Торден когда-то давно, еще в прошлой жизни, посоветовал ему бежать не оглядываясь. Бежать, как только в воздухе запахнет странным, тем, что ты не понимаешь и не можешь даже осознать. От истории про зрячего слепца как раз веяло чем-то этаким, от чего волосы на загривке непроизвольно поднимались. Сразу вспомнились все непонятности, сопутствовавшие появлению вольника, его манера говорить полузагадками и нездоровая страсть к соблюдению договоров… Ну его нахер.
Совет канторца уже однажды спас Браку жизнь и он всерьез собирался воспользоваться им во второй раз. Но ему не позволили.
– Сиди, – прогудел прерывисто сопящий фальдиец, горестно глядя на остатки кулька и рассыпанные по столу сладости. – И хватит мусолить железки, лови!
Брак непроизвольно разжал руку и едва успел выхватить из воздуха летящий предмет. Им оказался каменной твердости пряник. С ладонь размером, покрытый полупрозрачной сиреневой глазурью и украшенный незатейливым изображением улыбающейся рожицы. По полу с грохотом покатились шарики.
– В подвале рядом с нашим домом была лиорская пекарня, – прогудел Раскон. – Клочок земли в верхних кварталах Легиано стоит дороже, чем весь этот городок, поэтому места там почти не было. Витрина, пара стульев… Огромная каменная печь. Хозяйка, забыл как ее звали, не признавала эйносы и предпочитала выпекать свои шедевры по-старинке, на огне. Умная женщина. Доми всегда ищут новые способы позвенеть серебром, выделиться… У нее никогда не было отбоя от клиентов, готовых давать три цены за необычную выпечку. Лишь бы она была не такой, как у остальных. Пряники, крендельки, медовые улитки, жевательные фруктовые гразжики…
– Печенье, – мечтательно добавил Агодар, срезая ножом стружку с глазури. – Шарговски вкусное лимонное печенье с посыпкой.
Брак слушал молча, усиленно работая зубами. Пряник оказался твердым, как сушеная люторожина, и слишком уж сладким. Но вкусным.
– Печенье, – кивнул Раскон. – Шарговски вкусное печенье. Это было последним, что мы с сыном ели в Легиано. Сидели в темноте, грязные, голодные, перепуганные, и грызли это шаргово печенье. День за днем. Над нами были горы битого камня и глины, в углу лежало тело хозяйки, а изрытую бомбами мостовую топтали сапоги людей, ищущих нашей смерти. Мы давились этим проклятым печеньем и молились Четверым за то, чтобы нам послали глоток воды или легкую смерть.
– Что произошло? – спросил Брак. Он никогда еще не видел Раскона таким словоохотливым. И печальным.
– Ты же собираешь истории? – поднял бровь фальдиец, – Вот и разузнай. От меня ты ее не услышишь. Скажу лишь, что кровные узы для некоторых значат куда меньше, чем сладкие лживые слова и смазливая мордашка.
Он повертел в руке очередной пряник и потянулся за бутылкой.
– Мы молили богов о воде, но вместо этого явился Оршаг. Как оказалось, под полом в углу подвала был заколоченный слив, достаточно широкий, чтобы сквозь него пролез человек. Там раньше была баня, или вроде того, а хозяйка не собиралась платить лишних податей за… Неважно. Вел этот слив прямиком в канализацию. Ты знаешь, что это такое?
Брак помотал головой, хотя он знал. Но зачем ломать другим историю?
– Не имеет значения. Просто представь самое зловонное, узкое и отвратительное место в мире, а затем засели его гразгами и крысами. Мы не задавали лишних вопросов, он вообще почти ничего не говорил. До тех самых пор, пока мы не выбрались наружу в припортовых районах. Чудесное, поистине чудесное спасение.
Калека машинально кивнул. Его собственная история отличалась от рассказа фальдийца куда меньше, чем хотелось бы. Пристально наблюдавший за ним Раскон удовлетворенно кивнул и продолжил.
– Там, в пропахшей рыбой подворотне мы и заключили договор. Он тайком провел нас на борт своего стрейба, поднял его в воздух и за четыре дня доставил на Гардаш, к восточному побережью Вольных Земель и ни шагом дальше. Наверняка мог и быстрее долететь, но тогда пришлось бы проторчать на берегу целые сутки. Не поверишь, но он просто хотел красиво свалить в закат и готов был ради этого терпеть наше общество.
– Ему это удалось, – встрял Агодар. – И вытерпеть, и свалить красиво.
– Черный? – уточнил калека. – Его стрейб.
– Скорее, серый и грязный. Но да, – кивнул Раскон. – Больше мы его не видели, а дальнейшая история не имеет отношения к Слепцу. Я ответил на твой вопрос?
– Какой? – не понял Брак. История Раскона закончилась настолько буднично и скучно, словно рыжий расторговался сушеным горохом на рынке в Яме и хвастался перед приятелями.
– Ты спрашивал, как мы познакомились. Я ответил. – пожал плечами фальдиец, – Готов выслушать мое предложение?
– Не помню, чтобы я соглашался, – заметил Брак. – До тех пор, пока договор не заключен устно, либо не записан…
В окно с любопытством заглянула чья-то широкая, усатая морда. Желтые, круглые, как лиорское печенье глаза испуганно сверкнули, и степной котяра скрылся в темноте, мазнув по подоконнику пушистым хвостом.
– Он и вправду зануда. Не говнись, Брак, мы тут все знакомы с Оршагом, – усмехнулся Агодар и протянул калеке раскрытую ладонь, – Печеньку?
Глава 27
– Шалвах!
Грохот исполинского водопада заглушал слова, но и без слов было понятно, о чем может кричать болтающийся над пропастью человек.
– Эти земли не принадлежат и никогда не принадлежали людям! – орал Брак в самодельную кричалку. Спрятанный в недрах рупора эйнос многократно усиливал его голос и добавлял от себя поистине жуткий, хрипящий отголосок.
– Шалвах!
Нали задергался, силясь выдраться из опутывающей его веревочной обвязки, но безуспешно. Мешок у него на голове вымок насквозь, а голые пятки сморщились от влаги и холода. В воздухе облаками стояла звенящая мелкими льдинками водяная пыль.
– Зима – это не испытание для сильных! Зима – это казнь для слабых! Казнь для тех, кто забыл свое место в этом мире! Казнь для тех, кто забывает долги и не платит по счетам! Ка-а-азнь!
– Шалвах! – гремело на плоту.
Промороженные цепи стонали от натуги, покрывающий их лед с треском разлетался в стороны при малейшем движении гигантских колец, чтобы тут же намерзнуть вновь. Огромная платформа, на
