Веррнике крепко сжал дрожащими пальцами перетянутую кожаными ремешками рукоять и заплакал. В его слезах смешались и страх за свою жизнь, и гордость за те надежды, которые возложила на него бабушка.
– Ты должен быть храбрым, как твой дед. – Старая Веррге потрепала его по щеке. – Ты должен почтить его память, убив этим ножом не менее трех людей. Хоть старый Кзырр и погиб, раздавленный камнепадом, ты должен помнить, что он глядит на тебя из метели и ждет храбрости в твоих глазах.
Бабушка не призналась внуку, что собственноручно обрушила на голову своего супруга дождь из камней, когда он проходил под скалой, – она вызнала, что старый проныра утаил от нее восемь полновесных золотых монет и собирался их на что-то потратить, а среди женщин северных гоблинов такое не прощалось. Из всех своих потомков больше всего Веррге любила Веррнике, поскольку он почти не походил на Кзырра. Коротенькие волосы младшего внука глуповато торчали во все стороны, будто иголки у ощетинившегося ежика. Пока что они были серого мышиного цвета, но вскоре должны отрасти, потемнеть и налиться смолью, как и у всех членов его рода. Еще каких-то двести-триста лет, и остальные гоблины перестанут над ним потешаться из-за этого.
Матери своей, этой мелочной крысы Каррире, он не знал, и Веррге поклялась сделать так, чтобы никогда и не узнал. В Хартнаг-гаре, их родовой пещере, у него было сто тридцать восемь братьев и сестер, которым только повод дай посмеяться над самым младшим.
– Прощай, Веррнике, – сказала Веррге. – И попробуй только потерять Зуб Тролля.
– Прощай, бабушка, – прохныкал маленький гоблин…
С того момента прошло уже почти три дня. Спустившись с гор в лес Дерборроу, северные гоблины потушили факелы и стали ждать. Вскоре в ночи показалась пылающая желтая точка, и глашатаи скомандовали наступление.
Для Веррнике началась самая жуткая часть его похода. Они бежали. Чтобы не упасть, маленький гоблин держался за плащ бегущего впереди огромного Нима.
Вскоре они выбежали на лысую прогалину без деревьев, и вдали показалась деревянная стена, а за ней чернел город – средоточие ужаса и смерти. Так называлось это место в старых сказках. Огонь в городе пылал ярко, но вскоре его потушили, и жуткий Икстааре полностью погрузился во мрак. Полетели стрелы, кругом начали умирать сородичи…
Северные гоблины запели. Сотни различных песен и боевых креггов горланили Гаручи, и все они звучали зловеще, сливаясь в неразборчивый шум, жуткую какофонию, напоминающую скрежет тысяч мечей по камням. Все эти песни несли кровожадный смысл, каждой было не менее десяти тысяч лет. Еще предки нынешних гоблинов ходили в походы под звуки собственных криков и грохот барабанов. Но громче всех в ночное небо срывалась крегга «Нож», ее знал каждый гоблин из Тэриона:
Нож! Свой нож в сердце твое я воткну!
Вождь! Горло раздавит твое сапогом!
Всех! Родных твоих перерезать рискну!
Тех! Кто заплачет, не пожалею потом.
Меч! По шее хлипкой пройдется с лихвой!
В печь! На зажарку весь город пойдет!
Вонь! Плоти пылающей и отчаянный вой!
Огонь! На крыше пляшет, как бешеный кот!
Крики! Мы слышим, дружок, твои крики и стон!
Дрожь! Мы видим, дружок, всю твою дрожь!
Пожар! Гоблин очень любит пожар и огонь!
Но больше всего гоблин любит свой… нож!
Мать! Бросит ребенка младенцем в пещере!
Отец! Имя сына не вспомнит он, мразь!
Забудь! Ты о семье, забудь о потере!
Нож! Есть лишь у тебя. И он не предаст.
Людей Веррнике не видел. Лишь острые стрелы свистели над головой, да подчас можно было услышать крики белокожих, прорывающиеся сквозь рев его сородичей.
Людей Веррнике боялся. Бабушка рассказывала ему о них множество страшных историй. Почти все ее сказки оканчивались тем, что человек убивал гоблина, делал из его тела чучело, которое потом показывал друзьям. Младший Кнехх вдруг представил себя в виде чучела. Застывший, будто кукла, с глупо растопыренными руками и стеклянными глазами, он был подвешен за крюк и покачивался на веревке под кованым канделябром в какой-то таверне… Пальцы едва не выпустили Зуб Тролля.
– Смелей, Веррнике! – раздался над плечом хриплый возглас. Маленький гоблин обернулся и увидел широкоплечего Гаруча в кольчуге и красном плаще. На голове его был шлем, а в руках – щит и меч. – Не трусь, племянничек! Мы разделаем, как свиней, всех людишек нашими клинками!
Веррнике узнал гоблина – это и правда был его родной дядя. Должно быть, бабушка велела ему присматривать за самым младшим из рода Кнеххов в первом для него бою.
Ужас этой ночи только начинал расцветать для маленького гоблина, точно цветок снежной лилии, пробившейся сквозь лед. «Не умереть… – то и дело повторял про себя Веррнике. – Не умереть… и не потерять Зуб Тролля».
* * *
Тысячи огней в лесу напоминали сверкающие глаза ночных тварей. Факелы горели, казалось, до самых гор. Широкоплечий человек в длинных одеждах разрядил арбалет в голову бегущего первым гоблина. Болт пробил не только шлем длинноносого карлика, но и грудь следующего за ним соратника. Северное оружие почти не давало сбоев и всегда было грозой для тех, кто на своей шкуре рисковал испытать его мощь. Барды сравнивали местные стрелы отнюдь не с иглами или даже с дождем, как в старых лирических балладах, а с гвоздями, которые забивают молотками во вражьи головы.
Сильные пальцы с легкостью оттянули арбалетную тетиву, настолько тугую, что большинство из здесь присутствующих мужчин смогли бы справиться с ней лишь при помощи крюка или подковки – эх, не то уже поколение! Болт улегся в ложе, но недолго ему там предстояло отдыхать. Человек выглянул из-за частокола и прицелился. Тетива стукнула. Преданный слуга подал господину новый болт и сам выпустил стрелу из тугого тисового лука длиной с него самого.
– С дороги! – раздался громкий возглас с лестницы. На стену поднимался человек с фонарем в руке. За ним бежали воины, на ходу достающие стрелы из колчанов. – С дороги!
– Одноглазый! – Арбалетчик обернулся. – Ты, я гляжу, не провалился в сугроб!
Фонарь Одноглазого высветил в ночи высокого старика в изумрудно-зеленом плаще, подбитом лисьим мехом. Длинный подол одеяния тянулся за ним по заснеженному дозорному пути на несколько шагов. Золотой обруч обрамлял седые волосы, широкая борода стекала на грудь. Мохнатые брови старика были нахмурены, а в суженых глазах плясали дикие веселые искорки. Он походил на разъяренного медведя, вставшего на задние лапы, – грузность, ширина плеч, могучее телосложение – все это были отличительные черты потомков Рейнгвальда по мужской линии. Герцог Рене Тенор собственной персоной… Подле старика лорда находился его извечный, как тень, спутник, слуга Глинервин. Со своими нынешними обязанностями – подавать господину болты и стрелять самому, – он справлялся безукоризненно. Конечно, опытный лучник бессмысленно тратил время, чтобы прислуживать герцогу, вместо чего мог бы успеть выпустить пару лишних стрел во врага, но древняя традиция не оставляла места сомнениям.
