Именно в этот момент пришло известие о блестящей победе при Афонской горе эскадры вице-адмирала Сеня-вина. Восторженный историк Карамзин прислал в Тиль-зит письмо: «Сенявин, по причине достохвалъных своих поступков и уважения своей нации, которое он успел заслужить, почитаемый как ученик адмирала Мордвинова, гоним за оное».
Многие считают, что тайную злость и зависть на своего удачливого флотоводца император затаил именно тогда. Историк Н. Каллистов пишет: «По человечеству, Александр Первый завидовал Сенявину тогда, когда сам, будучи во многом виноват в неудачах, сопровождавших в эту войну нашу армию, только и слышал от Се-нявина, что об успехах флота. Тут Аустерлиц…, уязвленное военное честолюбие, неизбежность новых поражений, тяжкие думы о будущем, полное крушение планов войны, разгром под Фридландом, а Сенявин так и сыпет донесениями: «Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу:…разбил, захватил, занял, взял в плен, уничтожил, истребил…» Этим резким контрастом в настроениях, которые Александр Первый воспринимал тогда от горячо любимой им неудачливой армии и нелюбимого победоносного флота, и создавалось, и питалось чувство зависти к Сенявину».
На отрицательную черту в характере императора – зависть к своим подчиненным – указывали многие. Но и это не все! В своих воспоминаниях его современник С. А. Тучков писал, что император предпочитает «терпеть урон от беспрекословного повиновения, нежели выгоды от решительности. Правило сие он распространил и на главнокомандующих». Что же до Сенявина, то он-то как раз и отличался решительностью!
Однако пока Александру Первому было не до сведения счетов со своим счастливым «соперником» по славе. Сейчас ему предстояла встреча с Россией, оглушенной позором Тильзита. Александр готовился к тому, что подписанный им договор не будет воспринят с радостью. Но то, что произошло после возвращения императора, было просто неописуемо! Первым человеком, кто дал оплеуху Александру в присутствии всего двора, была его мать Мария Федоровна. Когда сын подошел к ней поприветствовать, она отстранилась от него.
– Мне неприятно целовать друга Бонапарта! – сказала императрица холодно и демонстративно.
Александр остался стоять посреди залы, оплеванный и растоптанный. Присутствовавший при этом граф Семен Воронцов, циник и острослов, съязвил:
– Подписавши мир в Тильзите, в Петербург совершили въезд на ослах!
Граф Петр Толстой, человек прямой и честный, напомнил императору:
– Берегитесь, государь, а не то кончите, как ваш отец!
В великосветских салонах, не таясь, обсуждали, как бы сподручней постричь императора в монахи за измену России, а канцлера Румянцева отправить торговать квасом. Эти крамольные разговоры поддерживала сама Мария Федоровна. Вторя ей, митрополиты сочли греховным повеление Александра отменить анафему Наполеону, как антихристу. Несмотря на все указания императора и Синода, по городам и весям, как и раньше в церквах, на чем свет стоит кляли французского узурпатора. Официально держава повиновалась своему самодержцу, но роптали все: от первого царедворца до последнего крестьянина. В театрах в те дни на ура шла трагедия Озерова «Дмитрий Донской». Публика ревела от восторга и устраивала громкие овации, когда в ответ на предложение Мамая о подчинении князь Дмитрий гордо говорил: «Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!»
Подвыпившие гвардейцы во главе с будущим декабристом князем Волконским, возвращаясь под утро от цыган, били камнями стекла'во французском посольстве. Наполеоновский посланник генерал Савари по этой причине к окнам близко не подходил, а при себе даже ночью держал пару заряженных пистолетов. Неугомонный гусар Михайло Лунин, бретер и забияка, завел себе шелудивого, ободранного, но злобного пса, бросавшегося с лаем на прохожих, если крикнуть «Бонапарт»! Но всех перещеголял граф Ростопчин. Он купил за огромные деньги бюст Наполеона и, разбив супостату голову, приспособил его под ночной горшок. Отныне, принимая гостей, он неизменно говорил, к всеобщему удовольствию: – А не хотите ли, господа, в Бонапартия?
Не менее дворян ярилось и купечество. Союз с Наполеоном сильно ударил по их традиционной коммерции с британцами, а следовательно, и по кошелькам. В выражениях седобородые не стеснялись:
– До чего дожили, до чего досмотрелись! Царь наш приказчиком у антихриста екабинского! Бывало ли таковое позорище на Святой Руси?
На имя императора в Петербург шли анонимные письма, где Александра обзывали слугой и прихвостнем кровожадного тирана. Письма сваливали грудами и, не читая, жгли.
Осенью 1807 года шведский посол граф Стединг доносил в Стокгольм с нескрываемой тревогой: «Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена, а так как императрица мать и императрица Елизавета не обладают соответствующими данными, то на престол хотят возвести великую княжну Екатерину».
Видя все это, Александр Первый стал нелюдим и подозрителен. Он разогнал с постов всех своих бывших друзей юности, включая Чарторыского, Кочубея, Новосильцева и Строганова. Их место заняли умудренные опытом и сединами мужи. Тильзит довлел над императором, и при каждом удобном случае он оправдывался:
– Поймите, что иного выхода у нас сейчас просто нет! Драться сегодня с Наполеоном – это безумие! Мы должны ПОКА дружить с ним, копя свои силы и средства, и средь глухой тишины готовиться к будущей решающей битве! Тильзит – это не мир, это лишь короткий привал перед последней грандиозной битвой за Европу!
Послом в Париж Александр направил графа Петра Толстого. Боевой генерал, честный и храбрый, он ненавидел Наполеона, как только можно ненавидеть самого заклятого врага. Почему российский император назначил на столь деликатную должность столь одиозную фигуру, было загадкой для французов. Если строптивый генерал должен был показать Наполеону, что с Россией шутки плохи, то он показал это в избытке. Еще до отъезда из Санкт-Петербурга в ноги Толстому упала, голося, жена:
– Ой, сокол мой, Петруша, не езди к этому извергу рода человеческого! Не губи свою душу! Пожалей меня с детьми да внуками малыми!
– Ах, Катюша, – целовал жену екатерининский ветеран.- Не вальсировать до Парижу еду, а воевать! Как же мне, старому солдату, от чести такой отказываться? За спиной-то не только ты с детишками, а вся Расеюшка стоит!
«Враг человечества» встретил Толстого в Фонтенбло на редкость приветливо. Взяв генерала под руку, Наполеон говорил ему, что дни в Тильзите он считает самыми лучшими в своей жизни, а русский народ он просто обожает. Толстой на эти слова кривился и молчал. Российского посла император разместил в роскошном особняке, выкупив его у своего шурина Мюрата за миллион франков. Почти каждый день Наполеон с Жозефиной зазывали генерала к себе домой. Но Толстой в гости старался не хаживать, а при вынужденных беседах ни разу не смягчил скорбного выражения лица.
– Этот солдафон всего дичится! Ну и удружил мне мой брат Александр с послом! – невыдержав толстовского демарша, поделился с женой Наполеон.
– Думаю, русский царь прислал к нам Толстого со значением! – здраво рассудила Жозефина.
