с директором. Но тогда где он его видел?
— Не брал я украшений, клянусь, — ударил себя в грудь Калюжный. — Догадываюсь, кто вор, но доказать не могу.
— Мы докажем, — погрозил майор. — А сказки оставь для других. В нашем районе никаких потусторонних сил нет… Разве что кому спьяну почудится.
— Ведьма хоть ничего была? — под смех зала спросил кто-то Калюжного.
Но тут же все смолкли, разом поднялись.
Тихо, но внятно заговорил священник:
— Когда человека мучают бесы, долг друзей помочь несчастному. Раскаяться — значит переступить через гордыню. Сделать необдуманный шаг — значит презреть нравственность… Несчастный либо врет, либо им водит Антихрист.
Захар, схватив взглядом сосредоточенные лица казаков, понял, что обязан выступить сию минуту. Герману несравнимо хуже, нежели Калюжному.
И когда все сели, а батюшка вернулся на свое место, Захар, словно выброшенный пружиной, взлетел на сцену.
— Братья казаки!..
И показалось, что он плоть от плоти их, только не успел прибиться к ним, и казаки, догадываясь о том, отнесутся к нему с почтением и пониманием.
Но запнулся Захар, встретившись с удивленно-колючими глазами. Мол, что за птица к нам залетела.
И тотчас очутился возле Захара бородатый казак, до того скучающий вблизи батюшки.
— Кто такой, представиться надо.
Захар назвался, ляпнул, что за казаков.
— Знамо дело, не за турок, — отвлек его атаман. — Какой ты станицы, Рычнев?
— Я с города.
Будто ветерок пронесся по залу, и лица многих подобрели. Захар догадался, что выдал свою неосведомленность, торопливо стал рассказывать о себе.
Казаки недовольно загудели.
— Есаулец, навести порядок, — приказал атаман.
Бородатый слегка подтолкнул Захара.
— Сядь на место и не мешай.
— Я сейчас, я быстро.
— Ну, в чем дело? — недоуменно смотрел атаман.
— Батюшка, — вырвался из рук есаульца Захар. — Человека убили, сам чуть не погиб, а другой из-за меня в тюряге мается.
Вблизи священник казался совсем обыкновенным. Сними рясу — не отличишь от простого смертного.
Захар умоляюще протянул к нему руку. Священник коснулся ее, ничего не сказав.
Рычнев, как вкопанный, стал возле иконы.
— Я не тронусь с места. Не имею такого права.
Зал станичного клуба показался до смешного малым. Разве только группа казаков, смотревших кто отчужденно, а кто и насмешливо, должны слышать, что в эту минуту говорит Захар?..
Свершилась подлость, поправшая все святое. Если судят заблудшего, то почему на свободе отпетые негодяи?.. Разве Лохматого или Зубаря, будь он живой, поставили бы на сцене, заставив впервые держать ответ.
— В конце концов, где же справедливость? — пылко закончил Рычнев.
Он не мог сойти с места, вдруг уверовав, что все это время оставался наедине с батюшкой, изливая свою душу.
Но странны были Захару вопросы, обращенные будто бы и не к нему, ведь после выступления он чувствовал себя иным. И злило, выводило из себя, что никто не нашел в нем никакой перемены.
Захар вскинул голову, пытаясь отыскать хотя бы один сочувственный взгляд… Нет, он словно попал к незрячим, оценивающим все привычными понятиями.
Калюжный, не обращая внимания на Рычнева, снова стал клясться в невиновности.
Пользуясь тем, что казаки отвлеклись, Захар незаметно вышел.
Расстроенный, заспешил в гору… Он облегчил душу и отныне чист перед своею совестью (во всяком случае хотелось так считать).
Ближе к вечеру поднялся ветер и разъяснило. Церковь словно отступила к самому берегу посветлевшей реки.
За ветром Захар не услышал сигнал притормозившей хлебовозки.
Мир не без добрых людей. Совестясь, Рычнев полез в кузов. С пустым кошельком не до комфорта.
Церковь сразу скрылась. Но долго еще виднелась река.
И казалось, что ветер, поднявший на мелководье волны, треплет за пустые рукава-берега серую шинель Дона.
Захар окончательно решил смириться со всем; что ни делается на земле, предначертано Господом.
Он дал себе зарок ни во что теперь не вмешиваться и не травить попусту сердце, тем паче перед Новым годом.
Захар связывал с ним определенные надежды, хотя и горько посмеивался в душе: слишком несбыточно для таких, как он, начать новую жизнь с Нового года.
Тем не менее за Рычневым стали замечать перемены.
Директор, настроившись на длинный и неприятный разговор с Захаром поразился несвойственной ему покладистости. Больше всего смутило не признание вины Захаром («вы правы, всю осень я лоботрясничал»), а полное безразличие к тому, какое наказание ждет его.
Это была не бравада и, уж тем более, не скрытая игра.
Директор не стал мучить Рычнева долгими нотациями. «Болен», — подумал он, имея в виду состояние духа.
Но втайне даже от себя, Захар был уверен, что за ним придут. Он представлял, как все должно произойти, скрытно готовясь к самому худшему.
Ночами он спал крепко, но просыпался рано от странной боли: как будто в грудину постукивали костяшками пальцев.
Однажды Захар проснулся позже обычного. Голова была ясная, мысли свежими. Он опаздывал на работу и вышел из дому, не позавтракав.
У музея Захара окликнули, но он никого не увидел. В другое время Захар бы всполошился, но этот же раз отнесся спокойно.
Необыкновенно приподнятое настроение не покидало его и на работе… Черт возьми, какое же это прекрасное чувство, когда тебя ничто не гнетет. И почему люди на вопрос, что такое счастье, несут всякую околесицу?.. Познали бы настоящие тяготы, не здорово бы мололи языком.
Окна в комнате выходили на тихий дворик, припорошенный снегом. Директор и полный мужчина в пушистой заячьей шапке неторопливо прогуливались.
Захар ощутил смутное беспокойство. Не понимая причины, подошел к окну. Но никого уже не было во дворике, где летом в тенечке устраивали перекур сотрудники.
Рычнев выглянул в коридор. Директор, словно дожидаясь его, стоял за дверью.
— Поговори с человеком, — подвел он Захара к своему кабинету.
На кожаном пружинистом диване закинул нога за ногу голубоглазый толстячок.
— Присаживайся, Захарушка, — ласково пропел он. — Рад снова видеть тебя.
Рычнев узнал директора Журавского музея. Тревога сразу улеглась. Ясное дело, заглянул к своему городскому коллеге. Вот только Захар зачем ему?
— Нашлись ваши украшения? — пристроился на стуле Рычнев. — Помнится, вы очень волновались.
— Ты, Захарушка, не меньше волновался, — доверительно понизил голос толстячок.
— Но по другому поводу, — сухо ответил Захар. — Я правды добивался, а вы человека…
— Договаривай, — шире улыбнулся толстячок. — Льву Викторовичу не привыкать к наветам и оскорблениям.
— Однако Калюжного вы усердно топили.
Толстячок засмеялся, растянув губы, как при свисте.
— Зато тебя выручил.
— Меня?
— Ну конечно. Отвел беду.
Захар напряженно замер. Несомненно, толстяк приехал в город из-за него. Но чего он добивается? И вообще, говорил ли об этом с директором?
— Я здесь по другому вопросу, — словно читал чужие мысли толстячок. —
