меры, что выделили наркоматы, касающиеся непосредственно национальной психологии, национального просвещения. Но тут является вопрос, можно ли выделить эти наркоматы полностью, и второй вопрос, приняли ли мы с достаточной заботливостью меры, чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя могли и должны были принять.
Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль»[1167].
Наверное, В. И. Ленин как никто чувствовал, удивительно точно предугадывал огромную опасность, которая грозила стране от не вполне правильных ориентаций относительно проявлений национализма, в частности оценки в соотношении великодержавного шовинизма и местного национализма. «Необходимо отличать, – настаивал вождь большевиков, – национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой.
По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия, и даже больше того – незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений: стоит только припомнить мои волжские воспоминания о том, как у нас третируют инородцев, как поляка не называют иначе, как “полячишкой”, как татарина не высмеивают иначе как “князь”, украинца – иначе, как “хохол”, грузина и других кавказских инородцев – как “капказский человек”»[1168].
В. И. Ленин призывал к беспощадной борьбе со всякого рода администрированием в решении вопросов национальной политики, предупреждал против чрезмерного централизма и бюрократических извращений, подчеркивал необходимость вести неослабную борьбу против проявлений великодержавного шовинизма и местного национализма. Он требовал неуклонного проведения в жизнь принципов пролетарского интернационализма, укрепления дружбы народов советской страны на основе строгого равноправия, подчеркивал необходимость внимательного отношения к особенностям и интересам ранее угнетавшихся наций, обеспечения их не только формального, но и фактического равенства. Интернационализм со стороны ранее угнетающей великой нации, отмечал В. И. Ленин, должен «состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения»[1169].
По большому счету прямым расхождением с позицией И. В. Сталина, продолжавшего и в новых условиях отводить национальному вопросу подчиненное место в системе приоритетов государственного строительства, явились слова В. И. Ленина: «Что важно для пролетария? Для пролетария не только важно, но и существенно необходимо обеспечить его максимумом доверия в пролетарской классовой борьбе со стороны инородцев. Что нужно для этого? Для этого нужно не только формальное равенство. Для этого нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, т. е. обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством “великодержавной” нации»[1170].
Письму «К вопросу о национальностях или об «автономизации»» В. И. Ленин придавал большое значение и хотел опубликовать его как статью, однако резкое обострение болезни не позволило ему осуществить этот замысел. Письмо было оглашено на XII съезде РКП(б) по делегациям, а впервые опубликовано вместе с другими материалами ленинского «Завещания» только в 1956 г. Может быть, будь оно тотчас же опубликовано, это смогло бы повлиять на некоторые весьма существенные слагаемые национально-государственного строительства, разворачивавшегося ускоренными темпами.
В таком ракурсе становится понятным, почему многие партийные и советские работники во многих публичных выступлениях, на различных, в том числе и самых высоких, представительных форумах, в прессе вынуждены были искренне сожалеть о том, что для наиболее правильного, эффективного, оптимального решения актуальных жизненных проблем, в частности в налаживании продуктивной межнациональной деятельности, не хватает именно В. И. Ленина, его таланта, его гениальности.
По-своему проявились и склонности И. В Сталина, его непростой характер, способность достигать задуманного результата, не смиряться с ситуацией, когда другим казалось, что «сражение безвозвратно проиграно». Он если не сполна, то, во всяком случае, в значительной мере смог воспользоваться ситуацией в стране, в партии, чтобы, внешне не отказываясь от формы, во многом изменить сущность, внутреннюю парадигму объединительного процесса советских республик. Он привлек на свою сторону подавляющее большинство партийно-советского актива национальных республик, расчетливо использовав для этой цели ХІІ съезд РКП(б), Четвертое совещание ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей, прессу[1171]. На партийных собраниях, в повседневной жизни практически не возникало возражений против того, что видных, многоопытных партийных деятелей, подлинных патриотов, интернационалистов (среди них в первую очередь и в наибольшей мере Х. Г. Раковского и Н. А. Скрыпника), все больше попадавших в своеобразную изоляцию, начали открыто клеймить отступниками от консолидированной линии партии, защитниками неких националистических тенденций. Обоснование последними принципиальных позиций объявлялась недостойной защитой субъективных интересов, «немарксистских» ошибок. Никто больше не вспоминал о консолидированных позициях-предостережениях посланцев национальных регионов, высказанных на І Всесоюзном съезде Советов М. В. Фрунзе – их вроде бы и не было.
В такой обстановке И. В. Сталину было легче вернуться к закреплению в Основном законе федеративного государства – Конституции Союза Советских Социалистических Республик – унитаристских идей, во многом созвучных, казалось бы, отвергнутому, «похороненному» «плану автономизации». Движение в направлении поиска и имплементации механизмов обеспечения прав республик, т. е. наций, народов, было искусственно заторможено, приглушено, практически снято с повестки дня.
В итоговом документе огромного исторического значения были воплощены вековые чаяния народов о равноправии, о добровольности вступления в союзное государственное образование и, в случае необходимости, гарантиях выхода из него. Наряду с ними были законодательно закреплены механизмы функционирования федерации, которые уже тогда входили в определенные несоответствия, коллизии с теми же принципами равноправия и добровольности (чрезмерная централизация в строительстве многонационального государства, нарушение, особенно в экономической плоскости, симметрии в сторону Москвы, ограничение суверенитета союзных республик), а при их намеренном сознательном упрочении в практическом применении способными привести к новому продуцированию и усугублению противоречий, вызвать недовольство и рецидивы противодействия осуществляемому курсу национально-государственного строительства.
Постижению выкристаллизовавшегося сложного феномена посвящена гигантская по объему историография, едва ли не главной обобщающей оценкой которой является различие, вплоть до полярных точек зрения, квалификации, оценок свершившегося в 1922–1924 годах. Признавая очевидную истину, заключающуюся в том, что идеальных, безупречных моделей функционирования полиэтнических обществ человечеством пока не изобретено, что теоретический и фактологический разбор достижений и недостатков, которыми увенчалось вхождение Украины в Союз ССР, является предметом отдельного, серьезнейшего, непредвзятого изучения, всестороннего сравнительно-исторического анализа, в данном случае стоит возвратиться
