Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 150
Употребленное как бы между прочим выражение «в конечном итоге» выявляет серьезную слабость такой концепции: если высокое неравенство является базовым состоянием человеческой цивилизации, становится слишком легко вообразить себе связь между этим состоянием и почти любым когда-либо происходившим насильственным потрясением – и труднее объяснить отсутствие схожих, кажущихся точно такими же вероятными потрясений, которые не произошли.
Наиболее перспективная попытка теоретизировать и эндогенизировать (объяснить внутренними причинами) распад государства и его выравнивающие последствия была предпринята популяционным экологом, ставшим историком, – Петром Турчиным. Его синтетическая теория вековых циклов описывает идеально-типичную последовательность процессов, подтачивающих и восстанавливающих макрокосмические структуры внутри грубо предсказуемого временного каркаса. Рост популяции оказывает давление на несущую способность и обесценивает цену на труд относительно цены на землю – процесс, обогащающий элиту и повышающий неравенство, что, в свою очередь, ведет к увеличению внутренней конкуренции между представителями элиты и в конечном счете к распаду государства. Этот кризис влияет на динамику популяции тем, что сокращает популяционное давление, создает больше опасностей для высших классов и благоприятствует формированию новой военной элиты, перестраивающей государственные институты. Исторические исследования, призванные проверить эти теоретические построения, демонстрируют крайнюю значимость поведения элиты и конкуренции, превышающую даже важность демографических и фискальных факторов[533].
Эндогенизирующие теории такого рода рискуют снизить роль по большей части или исключительно экзогенных (внешних) сил, таких как эпидемии, воздействие которых зависит от социальных условий, включая неравенство, но вовсе не вызывается ими. И все же в той степени, в которой насильственные потрясения можно разумно эндогенизировать для получения более гомеостатической модели колебаний концентрации доходов и богатства, это не влияет на основной тезис данной книги. Независимо от причин, требуемые потрясения были неизменно насильственными по своей природе. Вопрос лишь в том, насколько глубоко они коренятся в политическом, социальном и экономическом дисбалансе, проявляющемся в материальном неравенстве. Чем сильнее это было – а случаи трансформационных революций и распадов государств предоставляют особо плодотворную почву для проверки этого предположения, – тем лучше у нас получится включить насильственное выравнивание в связанную аналитическую картину образования государства и структурного увеличения неравенства, вызванного поведением элиты и демографией. Серьезное рассмотрение данного вопроса потребовало бы целой книги. Пока что же я хочу высказать кое-какое предостережение. Хотя было бы легко подобрать подходящие разрозненные примеры в поддержку теории вековых циклов или сравнимых с ней моделей самодостаточности, такое построение в конечном итоге нужно проверять на то, как оно соотносится со всей документированной историей.
Рассмотрим примеры Франции, Англии, Нидерландов, Испании и испанских колоний в Америке примерно в 1800 году. Насколько можно судить, неравенство тогда либо было довольно высоким, либо повышалось на протяжении длительного времени. Великую французскую революцию легко можно было бы принять за классический случай насильственного прекращения цикла демографического давления, жадности элит и насильственного неравенства. В Нидерландах, для которых был характерен рост неравенства богатства, фракция антимонархистов приветствовала революцию и создала Батавскую республику – результат тлеющего в течение долгого времени домашнего конфликта, который можно объяснить отсылкой как ко внутренним условиям, так и ко внешнему влиянию. Неравенство в Испании также повышалось на протяжении столетий, но без перерастания в крупные кризисы. Для сколько-нибудь значимого изменения распределения доходов потребовались многочисленные внешние вторжения, ряд по большей части экзогенных событий. Это, в свою очередь, послужило запалом восстаний против испанского владычества в Южной и Центральной Америке – процесс, для которого тоже можно проследить внутреннее напряжение и внешний толчок в виде Пиренейской войны. Наконец, Англия, неравенство в которой достигало уровня неравенства всех указанных стран, совсем не переживала никаких внутренних потрясений. Было бы заманчиво приписать различный исход различиям в политических институтах или военных действиях, но чем больше появляется противоречивых и спутанных переменных, тем труднее применять согласованную теорию об эндогенных причинах к широкому разнообразию реальных примеров. Здесь предстоит проделать еще много работы[534].
«Мир для нашего времени»: альтернативные сценарии
Это верно и в отношении моего второго вопроса. История имеет свои границы. Любое историческое исследование обязательно сосредотачивается на том, что (по нашему мнению) происходило на самом деле, и старается объяснить, почему это произошло. То, что не произошло, остается за рамками истории. Я, в роли историка, легко готов с этим смириться. Если считать, что задача историка – это, выражаясь часто цитируемыми словами Леопольда Ранке 1824 года, wie es eigentlich gewesen – то есть «показать, как все происходило на самом деле», – то дело сделано: исторические записи говорят о том, что насильственные потрясения были самыми мощными выравнивающими силами с древности до большей части XX века и что ненасильственным механизмам не удавалось добиться сравнимых результатов. Но с таким выводом не может согласиться социальный исследователь. Явное рассмотрение гипотетических сценариев позволяет лучше оценить историю – хотя бы тем, что помогает выявить факторы, необходимые для достижения наблюдаемых результатов. Так что мы должны задать себе другой вопрос: что, если насильственные потрясения лишь исказили то, что в противном случае могло оказаться другой историей с мирными изменениями?
Складывается впечатление, что на протяжении большей части истории такой вопрос заводит нас в тупик. Если бы Римская империя не пала, поделились бы ее аристократы своими богатствами с обнищавшими массами? Если бы не разразилась Черная смерть, убедили бы английские работники своих работодателей поднять им плату вдвое, а то и втрое? Ответы на эти и подобные вопросы определенно должны быть отрицательными. Нет никакой даже отдаленно правдоподобной альтернативы – мирных механизмов, которые могли бы привести к схожим последствиям. Более того, в еще большем историческом масштабе такие размышления и вовсе лишаются смысла. Империи обычно не существуют вечно, а эпидемии рано или поздно должны были возникнуть. Бесконечная Римская империя или мир без чумы – это нереалистичная гипотеза. Если бы не было исторических потрясений, то их место заняли бы другие. В этом смысле периодическому насильственному выравниванию до недавних пор не существовало никаких правдоподобных альтернатив.
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 150
