Одною общей страстью увлечён.
М. Ю. Лермонтов Дипломатия и общественное мнение страны пребывания — как они должны соотноситься между собой? Может ли, к примеру, дипломат защищать честь и достоинство своей страны, апеллируя к средствам массовой информации страны своего пребывания? Существует непреложное правило, согласно которому дипломат не имеет права вмешиваться во внутренние дела страны, в которой он работает. Как правило, только дипломатическое представительство или правительство дипломата может сделать это официально, используя своё право дипломатического демарша или протеста.
В конце XIX века американский путешественник Джордж Кеннан совершил путешествие по Сибири и, вернувшись домой, выступил с серией клеветнических статей о России. Теодор Рузвельт, тогда ещё член Civil Service Commission, посоветовал секретарю русской миссии П. С. Боткину выступить в некоторых американских газетах с опровержениями. Но поскольку Кеннан не унимался, Рузвельт, советовавший русскому дипломату отвечать противнику его же оружием, порекомендовал осуществить целое турне по США с лекциями о России. Когда Боткин пришёл к посланнику Г. Л. Кантакузену (1843–1902), тот встретил его возмущённой тирадой:
— Что с вами? Ваши успехи вскружили вам голову? Вы что воображаете? Вы — Аделина Патти? Баттистини? Падеревский[147]? Нет, до этого ещё не дошло, чтобы дипломаты выступали на подмостках с волшебными фонарями! Нет!
Конечно, времена менялись, но и сейчас турне, о котором говорил Боткин своему начальнику, вряд ли было бы мыслимо — правда, уже по другой причине: власти страны такое турне просто бы не разрешили. А тогда США не были ещё тоталитарной демократией, и выступление дипломата «на подмостках с волшебными фонарями» было вполне возможно. Этой возможностью, как читатель уже видел в предыдущей главе, в 1905 году мастерски воспользовался С. Ю. Витте.
Роль общественного мнения для дипломатии и для благоденствия страны вообще отмечал ещё А. М. Горчаков. Нет ничего опаснее и гибельнее, говорил он, равнодушия и апатии общественного мнения. И в первую очередь имел в виду общественное мнение России. Канцлер и министр Горчаков любил эффекты и, как человек, хорошо знакомый с системой западного парламентаризма, временами нарочито подчёркивал свои симпатии к «народному голосу». Один из его современников оставил интересный рассказ на этот счёт.
Одновременно с просьбой раскольников принять депутацию беспоповцев пришла бумага от английского посла о назначении ему часа для словесных объяснений по случаю полученных им от своего правительства предписаний. Князь Горчаков назначил для обоих два часа пополудни в один и тот же день. Тут была разыграна маленькая комедия. Ровно в два часа князь вышел к беспоповцам и в разговоре сообщил им, что государь милостиво примет их и что верноподданные чувства приносят отраду его отеческому сердцу. Как вдруг стремительно вбегает дежурный секретарь и торопливо докладывает, что посол Великобритании приехал и просит аудиенции. Горчаков высокомерным тоном прерывает секретаря: «Когда я говорю с русским народом, посол Великобритании может подождать». Оставшись с раскольниками, ещё несколько минут он говорил о том, как силён и непобедим русский царь, пользующийся любовью своих подданных; затем сказал, чтобы они подождали его возвращения, и перешёл в гостиную для приёма посла. Оказалось, целью посещения посла было сделать заявление, что Англия из гуманности считает своим долгом вступиться за жестоко преследуемых раскольников-беспоповцев. Князь Горчаков с насмешливым видом пригласил посла следовать за ним, чтобы доставить ему удовольствие передать своему правительству сообщение, которое он услышит от угнетённых раскольников.
Горчаков был достаточно проницателен, чтобы по достоинству оценить лицемерие Европы, уже тогда начавшей с Россией игру в демократию, а потому не хуже англичан усвоил правила игры в гуманность и народность. Недаром его на Руси справедливо считали либералом. По пути из Петербурга в Москву на коронацию Александра II он высказывал императору мысль о необходимости отменить крепостное право. Позже он справедливо говорил, что Россия не может играть активной роли во внешней политике, если внутри страны разорение и неурядицы.
О том, как умело работал с журналистами и общественностью С. Ю. Витте, мы уже упоминали выше. Коростовец пишет, как вышедший на пенсию опытный дипломат старой школы граф А. П. Кассини и представить себе даже не мог, чтобы так можно было работать на дипломатическом поприще. Кассини, человек большого и тонкого ума, слегка циничный, будучи послом в Вашингтоне, так и не смог ужиться в «грубых и варварских» Соединённых Штатах, поддерживая контакт исключительно с избранными «четырьмястами семействами» Америки. Он был страшно удивлён и шокирован, но одновременно как-то обескуражен тем, что недипломат Витте отлично адаптировался среди американцев и уверенно провёл сложные переговоры о мире с японцами.
Некоторые шаги по оживлению связи Министерства иностранных дел с общественностью в 1906 году предпринял министр А. П. Извольский. Вступивший в должность после первой русской революции и в момент созыва Государственной думы А. П. Извольский решил «проветрить» затхлые авгиевы конюшни Гирса и Ламздорфа и, будучи приверженцем Запада, много надежд и упований возложил на живое общение дипломатии с российским обществом и на роль в этом деле Бюро печати, аналога нынешнего пресс-отдела, которое нужно было развернуть из бывшей Газетной экспедиции МИД. Извольский сам когда-то начинал карьеру в Газетной экспедиции и поэтому придавал ей особое значение. Как пишет Соловьёв и как часто случается с русскими реформаторами, Извольский задался целью проводить личную политику и «перевернуть» всё министерство, но это ему удалось «в весьма малой степени». Ведь не собирался же он устранить от внешних дел Николая II.
Во главе Бюро печати Извольский поставил А. А Гирса, директора Санкт-Петербургского телеграфного агентства, которого в 1908 году сменил уже известный нам Ю. Я. Соловьёв. Последнему надоела работа за границей, и он принял предложение поработать в Бюро печати. Как выяснилось позже, решение это оказалось опрометчивым, работать в непосредственной близости к министру оказалось не так просто, как представлялось на расстоянии. Извольский к этому времени уже потерял чувство меры и стал проводить личную политику стремясь во что бы то ни стало ознаменовать своё пребывание на посту министра иностранных дел блестящими успехами в международных делах. Кончилось всё это крахом и оглушительным поражением России на Балканах.
