Начало эмиграции: Константинополь, Галлиполи. — Поиски сына. — Врангель пытается объединить всю эмиграцию. — Поразительный прогноз Маклакова. — Русский совет против Совета послов
В ноябре 1920 года Русская армия генерала Врангеля, свыше 143 тысяч человек на 126 судах, в организованном порядке эвакуировалась из Крыма в Турцию. Среди них было много разных людей — и знатных, и незнатных.
Мы обратим внимание на символическую фигуру — это генерал-майор Петр Никитич Буров (1872–1954), потомок Ивана Сусанина по женской линии. Имя Ивана Сусанина было легендарным в Российской империи, означало неразрывную связь Романовской династии с народом. Теперь эта связь лопнула.
Петр Никитич окончил Николаевскую академию Генерального штаба, служил в Туркестане, Персии, Хиве, Бухаре, Афганистане. Участвовал в Русско-японской войне, являлся командиром 37-го пехотного Екатеринбургского полка, был тяжело ранен. Среди его наград — орден Святого Георгия и Георгиевское оружие. В Первой мировой командовал дивизией, служил начальником штаба 5-го армейского корпуса, начальником штаба Особой армии. В 1918 году был мобилизован в Красную армию, бежал к генералу Деникину. В Галлиполи являлся начальником Александровского военного училища. В 1922 году, после эвакуации Русской армии из Турции, в Свищеве (Болгария) на него было совершено покушение: ранен ножом в руку и бок. В 1925 году переехал во Францию в город Нильванш, был участником строительства православного храма, Русского дома, школы и библиотеки. Член Русского общевоинского союза и Общества галлиполийцев. Умер в 1954 году в американском Балтиморе[427]. (Эти сведения в 1990 году сообщила автору вдова генерала Нина Федоровна Бурова, подарив свою книгу.)
Шульгину после Румынии путь в Россию уже был закрыт. В декабре 1920 года он направился в Константинополь, который в это время был наводнен русскими беженцами.
По существу Гражданская война закончилась, и всем белым надо было искать новый путь для дальнейшего существования. Но о каком новом пути можно было думать, если вся их жизнь осталась там и ее крушение невозможно было признать?
1-я армия под командованием Кутепова была свернута в корпус и размещена на Галлиполийском полуострове, протянувшемся с севера на юг узкой полосой в 90 километров вдоль европейского берега пролива Дарданеллы, казаки — в лагерях возле селения Чаталджа и на острове Лемнос. Корабли Черноморского флота французы реквизировали в счет своих затрат и направили в тунисский порт Бизерта. Туда же был вывезен Морской кадетский корпус, в котором находился и Дмитрий Шульгин. А где был Вениамин — неизвестно.
Теперь белая армия становилась никому не нужной и даже опасной своей непредсказуемостью.
Врангеля к войскам не допускали. 8 декабря 1920 года в интервью газете «Сегодня» он высказал неприемлемую для союзников позицию: «Никогда не соглашусь играть роль Петлюры или Скоропадского». Армия должна была сохраниться «как ядро будущей русской армии».
Прибыв в Константинополь, Шульгин нашел многих своих знакомых и соратников. Но где Вениамин? Никто не знал. И тогда он направился в Галлиполи, к генералу Кутепову.
О легендарном Галлиполийском лагере надо сказать особо.
В конце ноября под мерную дробь барабанов войска высаживались с кораблей на пристань полуразрушенного после бомбардировок английского флота в 1915 году городка Галлиполи. Горнисты играли «сбор». Солдаты и офицеры в коротких английских шинелях шли под дождем. Их сопровождали французские солдаты, чернокожие сенегальцы. Картина была печальная. В Галлиполи высадилось 28 183 человека, среди них были женщины и дети. Вначале войска устроились в двух длинных сараях на окраине городка. Вместо крыш над головой — небо. Это временное пристанище угнетало еще больше, чем бездомность. Городок превратился в толкучку. Бродили хмурые люди в шинелях, собирали щепки для костров и продавали на базаре разные вещи. Чести старшим не отдавали, считая армию мертвой. Еще несколько дней, и от армейской организации останется враждебная всем толпа. Всё дозволено! Этот хаос безначалия расползался даже в штабах, где из-за недавней реорганизации большинство начальников не знали своих новых подчиненных, а многие офицеры потеряли свои должности и стали рядовыми.
Кутепов был единственным, кто мог что-то изменить. Он видел всё: и тифозных больных, и ослабевших женщин с детьми, и развалившиеся сапоги солдат. Надо было поскорее построить лагерь, чтобы защититься от дождя и ветра. Но строительство должно было основываться на чем-то понятном для всех, а не только на одной мысли спасти собственный живот. Самоспасение было прямой дорогой к полному разложению, когда из-за кружки воды можно было идти прямо по головам больных и ослабевших.
Кутепов строил не поселок беженцев, а военный лагерь по российской военной традиции. У него в руках было только одно сильнодействующее средство: требование полного подчинения воинскому порядку. Он написал в приказе:
«Для поддержания на должной высоте доброго имени и славы русского офицера и солдата, что особенно необходимо на чужой земле, приказываю начальникам тщательно и точно следить за выполнением всех требований воинской дисциплины. Предупреждаю, что я буду строго взыскивать за малейшее упущение по службе и беспощадно предавать суду всех нарушителей правил благопристойности и воинского приличия».
Кутепов заявлял этим, что не отпускает их души, что он не даст им разложиться, как бы они ни хотели уйти, уползти из-под тяжкой длани долга.
Какие у него были средства? Гауптвахта в старой генуэзской башне, куда сажали под арест, а также наказания, определяемые уставом внутренней службы, военно-полевой суд. Все это — принуждение. Но как мало одного принуждения для того, чтобы влить в безвольную человеческую массу духовную силу! Особенно у русских, для которых ругать начальство всегда было одним из привычных способов самовыражения. Усилия Кутепова воспринимались большинством с недовольством, как игра в солдатики. У него было только одно безотказное средство — собственная воля и нравственная сила. С утра он обходил Галлиполи и лагерь, следил за работой, налаживал ее, поддерживал дух работавших. Он всегда был подтянут, тщательно одет и уверен в себе, будто за ним был не корпус эмигрантов, а его родной Преображенский полк.
