Креслин подтягивает великие ветра, каких не призывал со дня разгрома хаморианского флота, и они снова противятся ему всей своей мощью, но на сей раз, наученный опытом, молодой маг действует не так резко, дожидаясь, когда сопротивление могучих воздушных течений ослабеет.
Серая, слишком хорошо знакомая ему пелена затягивает утреннее солнце, а на небосклоне вырисовываются два сгустка тьмы, подобные башням-близнецам, хотя одна из них несколько пониже.
Юноша удерживает свое сознание за пределами белого марева, против которого он направляет силы ветра и моря. Поднявшиеся валы неодолимо сносят шхуны к берегу, на влажный, уплотненный неожиданно обезумевшим прибоем песок. Когда же он отступает, последние клочья белой хмари тают под дождем, а людские фигурки, подобно муравьям, суетятся в пене набегающих волн, покидая выброшенные на сушу корабли.
Лидия подает Креслину кусочек галеты и заставляет выпить глоток сока.
Бросив взгляд на другое кресло, юноша замечает широко раскрытые, невидящие глаза Мегеры и струящийся по ее лбу пот. Ее напряжение начинает передаваться ему, но усилием воли он заставляет себя отвернуться, снова потянуться к ветрам и обратиться против другой эскадры, состоящей из шести бригов с широкими корпусами.
Но на сей раз его сознание сталкивается с разящим пламенем, с огненным копьем, разрывающим его связь с ветрами. Едва отбив нападение и восстановив контроль над воздушными струями, Креслин вновь подвергается огненной атаке. На миг перед его мысленным взором предстает худощавое, искаженное мукой, тонущее в хаосе и пламени лицо мага. Человеческое лицо.
И вновь Креслин хватается за ветра. Языки пламени хлещут по облакам, отгоняя шквальные потоки, ограждая Белые корабли от самой страшной из бурь.
Креслин обрушивает средние ветра на эскадру из шести бригов. Но безуспешно.
Всякий раз, когда шторм уже готов подхватить корабли и как щепки понести их к берегу, пламя преграждает ему дорогу, иссушая его силы всепожирающим жаром раскаленной пустыни — или населенного демонами ада.
Вновь и вновь, напрягаясь до последней возможности, юноша обрушивает на противника ярость бури. Молния бьет по высокому кораблю, находящемуся дальше всех в море, вызывая ответный сполох пламени невиданной доселе мощи. На грани отчаяния юноша направляет мощь высоких ветров и свирепость грозовых разрядов обратно по траектории этого сполоха.
Его сознание пронзает неистовый вопль: Белый маг, могущественнейший из всех, с кем ему приходилось сталкиваться, прекращает существовать, и в тот же миг рассеивается белый туман. Ветра веют невозбранно.
Обессиленный, Креслин задыхается.
Лидия вновь предлагает ему соку, и он медленно отпивает, стараясь не смотреть на Мегеру, ибо слишком хорошо знает, каково ей сейчас приходится. Он полон сочувствия, но проявлять эмоции не имеет времени. И снова Креслин скручивает вихри, разит молниями и вздымает волны — до тех пор, пока далеко к югу от Черного Чертога каменистый берег не принимает еще семь выброшенных судов.
И лишь один корабль с высокими мачтами не поддается шторму, пытаясь развернуться и уйти в открытое море. Он заключен в кокон белизны, столь плотный, что ветры тщетно хлещут по его голым реям.
Вцепившись в самое сердце ветров, Креслин закручивает их в воронку чудовищного смерча уплотненной тьмы. И эта тьма, эта невероятная сила наносит удар и сама рушится в раздираемое бурей море на том месте, где только что находился корабль.
«…больно…»
Креслин ощущает боль Мегеры одновременно с осознанием того, что у побережья Отшельничьего плавают лишь корабельные обломки и человеческие тела. А могучая Белая армада уже начинает разворачиваться, ища спасения в бурных водах Северного Океана.
Лишившуюся чувств Мегеру Лидия укладывает на вынесенный из дома матрас и, поймав вопросительный взгляд Креслина, заверяет:
— С ней все будет в порядке.
Но Креслина это не останавливает. Схватив стакан, он отпивает глоток сока и вновь, не обращая внимания на донесшееся словно издалека восклицание: «Нет!», напрочь позабыв об усвоенной осторожности, бросает себя через небосвод на север, к последнему сохранившемуся пятну отвратительной белизны. Он вновь собирает бурю, призывая самые высокие, самые могучие небесные реки, подобные потокам из черной стали. Не замечая в своем безумном неистовстве ни слепящих серебряных вспышек, ни опаляющего огня, не обращая внимания на стоящий перед внутренним взором образ умирающего Белого мага — образ, который никогда не изгладится в его памяти! — Креслин направляет всю ярость севера на пляшущие по поверхности ошалелого моря беззащитные щепки.
— Не-е-ет!..
Креслин не слышит этой мольбы, вздымая над морем смертоносные валы. Слившись воедино с ветрами и молниями, он сам — воплощение шторма, а оседлав неукротимые черно-стальные воздушные приливы, уподобляется богу древних Небес…
«…вернись… назад… суженый…»
Назад?
Дрожа от напряжения, Креслин заставляет себя выйти из бури, из совершеннейшего в своей гармонии средоточия мощи. Пядь за пядью, локоть за локтем он отступает на юг, сквозь грозовые тучи и ледяные дожди.
Мысли, разрозненные и путаные, стягиваются вместе, пока сознание не возвращается в тело. Креслин выпрямляется, открывает глаза… и ничего не видит. И Мегера, и Клеррис с Лидией должны быть где-то рядом, но их не видно. И вообще ничего не видно. Вокруг одна лишь тьма.
Понимая, что это едва ли может быть ночь, юноша зовет — слабым, совсем не тем, что у недавнего громового божества, голосом:
— Мегера!..
— С тобой все в порядке?
Согретым теплом ее слов, Креслин нащупывает руку Мегеры.
— Я ничего не вижу, — признается он. — Снова тьма.
Их пальцы переплетаются, и тьма редеет: из нее выступают огромные, всматривающиеся в его лицо зеленые глаза.
— Ты уходил так далеко… — по щекам Мегеры струятся слезы. — Слишком далеко. Никогда не делай этого больше…
— Не буду, не буду, — он недоуменно качает головой. — Странно, сейчас со мной все в порядке, но только что я ничего не видел. Знал, что ты здесь, а увидеть не мог.
— Думаю, тебе не следует иметь дело с бурями, пока не поговоришь об этом с Лидией, — наморщив лоб, Мегера пытается прощупать его чувствами и качает головой. — Есть тут нечто такое…
— Уж сейчас-то мне точно не следует ничего предпринимать, — выдавливает смешок Креслин. — Особенно по части погоды. Впрочем, ты можешь справиться и сама. Я чувствовал твои прикосновения к ветрам… они ловчее.
Неожиданно ощутив себя страшно одиноким, он сжимает руку Мегеры.
— Ты… — начинает она.
«…напуган…» «о!.. суженый…»
Молча — для этого не нужны слова — Креслин признает свой страх, признает холод, сковавший его вместе с неожиданно — но не впервые, а стало быть, и не случайно — поразившей его слепотой. Мегера чувствует это. Она обнимает Креслина, а он жадно пьет глазами рыжий огонь ее влажных волос и линялую голубизну туники. Он смотрит и не может насмотреться, даже когда заключает жену в объятия и привлекает к себе.
