— Слушаюсь, сэр, — затравленно ответил Тед.
— Постой, — сказал Уилл, схватив его за руку и снова повернувшись к Рукенау. — Тед хочет попросить тебя кое о чем.
— Да-да, его жена… — устало сказал Рукенау. — Я слышу, как ты денно и нощно рыдаешь из-за нее. Но к сожалению, ничем не могу тебе помочь. Она больше не хочет тебя видеть. Вот тебе и весь сказ. Не принимай это слишком близко к сердцу. Она стала рабыней этого треклятого места.
— Так тебе здесь не нравится? — спросил Уилл.
— Нравится? — переспросил Рукенау, и маска вежливости исчезла с его лица. — Это моя тюрьма, Уилл. Ты это понимаешь? Мое чистилище. Нет, вернее сказать, мой ад.
Он наклонился, вглядываясь в лицо Уилла.
— Но, глядя на тебя, я думаю: а не послан ли ты каким-нибудь милостивым ангелом, чтобы освободить меня?
— Думаю, выйти отсюда не так уж трудно, — сказал Уилл. — Тед говорит, что нашел путь к входной двери без…
Рукенау оборвал его срывающимся от негодования голосом.
— А что, по-твоему, случится со мной, если я выйду за эти стены? Я сменил не одну кожу в этом Доме, Уилл. И таким образом обманул старуху с косой. Но как только я выйду за пределы этого гнусного места, моему бессмертию конец. Я думал, такому мудрецу, как ты, это должно быть понятно. Скажи мне, кстати, как теперь называют нас, магов? «Некромант», мне кажется, звучит очень уж театрально. А «доктор философии» бесконечно устарело. Откровенно говоря, я думаю, такого слова, которое бы меня устраивало, просто нет. Мы отчасти метафизики, отчасти демагоги.
— Я не принадлежу ни к тем, ни к другим.
— Да, но в тебе, я смотрю, обитает какой-то дух, — заметил Рукенау. — Какое-то животное.
— Может, спустишься и убедишься сам?
— Я бы никогда не смог этого сделать.
— Почему?
— Я уже тебе сказал. Этот Дом — нечто отвратительное. Я поклялся, что моя нога не коснется его. Никогда.
— Но ведь ты сам его построил.
— Откуда тебе это известно? — спросил Рукенау. — Джекоб, что ли, рассказал? Послушай-ка меня. Если это Джекоб, то ему известно меньше, чем он думает.
— Я тебе расскажу все, что знаю и откуда я это узнал, — пообещал Уилл. — Но сначала…
Рукенау ленивым взглядом скользнул по Теду.
— Да-да, его никудышная жена. Посмотри на меня, Теодор. Так-то лучше. Ты уверен, что хочешь оставить службу у меня? Я хочу знать, неужели это такое тяжкое бремя — принести мне фрукт или рыбку?
— Мне показалось, ты говорил, что ни разу не покидал Дома? — спросил Уилл Теда.
— Нет-нет, он не выходит наружу, — ответил за него Рукенау. — Он заходит внутрь, да, Теодор? Он ходит туда, куда ушла его жена. Вернее, подходит настолько близко, насколько хватает храбрости.
Уилла эти слова сбили с толку, но он постарался не выказать недоумения.
— Если ты в самом деле хочешь уйти, — продолжал Рукенау, — я не буду возражать. Но предупреждаю, Теодор: у твоей жены на этот счет может быть иное мнение. Она отправилась в самое сердце Дома, и то, что она там увидела, ее очаровало. Я не могу воздействовать на глупость такого рода.
— Но если мне удастся уговорить ее вернуться? — спросил Тед.
— Тогда, если твой новоявленный защитник останется вместо тебя, я не буду препятствовать — идите куда хотите. Что ты на это скажешь, Уилл? Справедливая сделка?
— Нет, — ответил Уилл. — Но я принимаю ее условия.
Тед просиял.
— Спасибо, — сказал он Уиллу. — Спасибо. Спасибо. Спасибо.
Потом обратился к Рукенау.
— Это означает, что я могу идти?
— Конечно. Найди ее. Если она согласится идти с тобой — бога ради. Но, откровенно говоря, я в этом сомневаюсь…
Но эти слова не стерли улыбку с лица Теда. Через мгновение он исчез, метнувшись через комнату. Еще не добежав до двери, Тед стал выкрикивать имя жены.
— Она с ним не пойдет, — повторил Рукенау, когда Тед вышел. — Домус Мунди покорил ее. Что он может этому противопоставить?
— Свою любовь.
— Миру наплевать на любовь. Он вращается в самом себе, независимо от наших чувств. Тебе это известно.
— Но может быть…
— Что «может быть»? Продолжай, скажи мне, что у тебя на уме.
— Может быть, мы недостаточно демонстрировали ему свою любовь.
— Неужели ты думаешь, что мир от этого подобрел бы? — удивился Рукенау. — Неужели море выбросило бы меня на берег, если бы я стал тонуть? Или чумная крыса не укусила бы меня, потому что я заявил о своей любви? Уилл, не будь ребенком. Миру все равно, что Теодор чувствует к своей жене, а его жена слишком покорена величием этого проклятого места — она даже не посмотрит на него снова. Такова горькая правда.
— Не понимаю, что здесь такого привлекательного.
— Конечно не понимаешь. Потому что я много лет старался сделать его непривлекательным, замазывая грязью и экскрементами. Многие из них — мои собственные. Человек за двести семьдесят лет производит целую гору нечистот.
— Значит, это ты замазал стены?
— Поначалу я делал это собственными руками. Позднее, когда люди по ошибке стали забредать сюда, я поручил это им. Многие умерли за этим занятием. Боюсь, что…
Он замолчал и встал со своего насеста.
— О-па, — сказал он. — Начинается.
— Что?
— Сюда только что вошел Джекоб Стип.
В голосе Рукенау слышалась едва заметная дрожь.
— Тогда расскажи мне, что ты знаешь о нем, — сказал Уилл. — И побыстрее.
XIII
Оказавшись в Доме, Стип оценил замысловатый маршрут, который привел его сюда. Возможно, он вернулся в Домус Мунди все же не для того, чтобы погибнуть. По крайней мере, не сразу. Может быть, он вернулся сюда, чтобы удовлетворить собственные амбиции. Роза была права, обвиняя его в том, что он получает удовольствие от убийства. Да, так всегда и было. И всегда будет. Такова одна из его мужских наклонностей: он любил охоту; кровопускание и убийство совершал с такой же естественностью, с какой опорожнял мочевой пузырь. А теперь, вернувшись в Дом, он получит возможность удовлетворить свой аппетит, как никогда прежде. Когда Уилл и Роза будут мертвы, а с ними и Рукенау, он сядет в самом сердце Домуса Мунди и займется настоящим делом. Дельцам, которые вертят миром из своих офисов, папам римским, которые позволяли детям умирать голодной смертью, властителям, разрушавшим города от нечего делать, он покажет такое, что они удивятся. Он будет бесстрастнее бухгалтерских счетов и более жестоким, чем генерал в ночь coup d'etat.[35]
