если пили с кем-то впервые, обменивались тайнами.
Реджис сделал глоток и опустил голову.
— Только не говорите, что это намек, — я попыталась пошутить и исправить сотворенное неосторожным вопросом. Ром, точно он. Сама бы не полезла в душу и не несла околесицу, желая продлить беседу еще ненадолго. Ром, Сорель, ром.
— Почему бы и нет? — с неожиданным интересом проговорил дознаватель. — Взгляните: впервые пьем вместе, ни о чем не спорим, за окном ночь. Разве не лучшее время для секретов?
Захмелеть настолько, чтоб голова кружилась, а язык, не советуясь с ней, выбалтывал все подряд, я не успела. Однако, приятное щекочущее чувство так и подзуживало изнутри. Давай, не упрямься, ну, что теряешь, в самом деле? Поддайся собственному порыву, развлекись немного, ты заслужила. Почему бы не выведать какую-нибудь страшную правду о грозном господине дознавателе? Вокруг все спят, вы наедине, а в памяти свежи мимолетные прикосновения, когда он надевал на шею магический кулон.
— Вы почти все обо мне знаете.
— Разве так бывает?
Бывает, господин дознаватель. Особенно сейчас, когда едва держусь, чтобы не выложить оставшееся.
— Получается нечестно. Вы почти все, а я…
Хорошо, что часть зажженных свечей догорела. Краска, выступившая на лице, будет не слишком заметна и можно не стараться неловко отводить взгляд. Я не хочу оставаться одна, не хочу заканчивать разговор, пусть он и принимает странный оборот.
— Тогда задайте вопрос первой. О чем хотите узнать?
— Неужели ответите на любой?
Реджис приглашающе развел руками. Мы ступили на слишком узкую тропинку, где будет сложно удержаться, прозвучи хоть одно лишнее слово. Я успела кое-что о нем понять, но не подозревала, какие раны могу разбередить.
— В городе ходят слухи, Реджис. Говорят, вы лорд и скрываете происхождение.
Он беззвучно усмехнулся.
— Это не слухи. Я, действительно, из знатной старинной семьи — родословная длиной с побережье и записана в толстой книге с гербом. Как старший сын, стал бы лордом. Но я навечно лишен титула, и моему отцу наследует младший брат. Не верю, что вам хотелось спросить только об этом.
«Навечно лишен титула». Какое преступление он совершил, раз утратил права не только свои, но и всех возможных потомков? Подумать только.
— Сильно удивлены?
— Что же с вами случилось? — оторопело прошептала я. — Увы, не разбираюсь в правилах наследования у благородных, с трудом представляю, как выглядит родословное древо. Но знаю, что лишать титула, доставшегося по праву рождения, может только королевский указ. Нужна серьезная причина, чтобы человек вашего положения, с редким даром, заслужил подобное.
— Хотите узнать? — Реджис помрачнел, пригнулся, в голосе больше не слышалось веселья и бравады. И дело совсем не во внезапно накатившей усталости.
— А должна?
— Ну, раз мы до сих пор здесь, думаю, да, — он едва ощутимо погладил мои пальцы и неторопливо убрал руку. — Когда проявился ваш дар?
— В двенадцать лет. Я жила в приюте.
— Мой в шесть. Знаю, очень рано. Нянька побежала к матери и с ужасом на лице рассказала, как я велел уйти и не укладывать себя спать. Представляете? После попросила расчет и не поддалась на уговоры остаться. Сбежала. Отец по такому поводу открыл старинную бутылку вина. Обретение дара как-никак. В семье он передавался через поколение и до сих пор только мужчинам. Кому-то одному, чаще — старшему сыну. Поэтому никто из Эрванов не женился на одаренных девушках. Вы же знаете: если оба родителя маги, дар может подвергнуться искажению. К тому же, бывает хрупким и может выгореть, как случилось с прадедом в юности. Дед и отец считали: на нем все закончилось. Боги прогневались и решили не наделять способностями тех, кто не умеет с ними обращаться. Два поколения вместо одного оказались обычными людьми, и вот родился я.
— На вас возлагали большие надежды?
— Слишком большие, пожалуй. Я мог вернуть семье влияние, заслужить новые титулы и земли, заключить выгодный брак. С самого детства готовился служить короне — занимался с преподавателями, поступил в Главикус и получил в наставники ариарна. Чтобы взять под контроль собственные силы, ушло больше десяти лет. Владеть собой — сложнейшая штука на свете. Но мне повезло преуспеть. Я надел мундир королевской полиции еще до окончания академии и был счастлив, глядя на отражение в зеркале. Служба давалась непросто, но я был молод, полон сил и желания сделать карьеру, а потому проявлял рвение в любой работе. Помните слова старухи Розелл? Я следовал приказам, не задумываясь о смысле, использовал дар в любом подходящем случае и, спустя пару лет даже бесталанная деревенская ведьма сумела бы учуять чужую кровь. Не думайте, Сорель, я сомневался. И еще как. Успокаивался, повторяя, что совершаю благое дело, служу стране, его величеству, восстанавливаю порядок. Я быстро добился успеха и вопросы возникали все реже.
Реджис сделал глоток и поморщился, не поднимая головы. Я слушала и не находила сил остановить, хотя чувствовала, что должна это сделать. Язык словно прирос к нёбу, а губы плотно сжались и не могли раскрыться. Стоило подойти, присесть рядом, взять за руку, обнять — что угодно. Только не молча наблюдать, как он заново переживает оставшийся в прошлом кошмар.
— За время службы случилось то, о чем много раз предупреждал наставник, а я успел забыть, — продолжил Реджис. — Вчера ночью от воспоминаний Дамиена вам стало плохо — больно, страшно, жутко. Поверьте, я прекрасно представляю. Это ощущение продлится какое-то время, потом пройдет. Да и вы не увидели ничего ужасного.
— А вы?
— Не важно. Соприкасаясь с чужим разумом слишком часто, очень легко впасть в бесчувствие. Нужно постоянно удерживаться на грани, за которой, что бы не предстало перед глазами, появляется только равнодушие. Становится легко использовать дар и не задумываться о другом человеке. Перестаешь рассчитывать силы, прислушиваться к боли, определять чужие поступки плохими или хорошими. За несколько лет я не заметил, как это произошло. Впервые пришлось прибегнуть к дару на допросе в девятнадцать лет. При дворе арестовали человека, жестоко расправившегося с отвергшей девушкой. После увиденного в его мыслях меня весь вечер выворачивало, и пару дней было невыносимо думать о еде. Позже я бы и бровью не повел. На недолгое время бесчувствие сменилось ощущением собственной власти. Оно заставляло сердце биться быстрее, приводило в восторг, но все равно наскучило. Вы удивлялись, почему я редко использую дар? Потому, что видеть, как человек, особенно близкий, превращается в послушную куклу и исполняет приказы с потухшими от страха и беспомощности глазами, отвратительно. Некоторые, впрочем, находят в этом удовольствие. Но мне бесчувствие сыграло не на руку. Я обрел определенную репутацию,
