что за всем этим как-то немного забыли о серьёзности положения. И напрасно, потому что пока в Маленьком Дамаске «венчались» жеребец Геркулес и кобыла Пасхия, в Святом Городе тёзка коня увенчал короной голову двадцатишестилетней принцессы Сибиллы. Весть эта, вовсе не благая, заставила баронов наконец отставить кубки и вскочить в сёдла.
Новость принёс Антуан, конный сержан из дружины барона Балиана. Приехав в Иерусалим, посланник баронов земли узнал о том, что церемония коронации вот-вот состоится. Тогда он пошёл к одному своему знакомому монаху и попросил того помочь пробраться в церковь Гроба Господня, оцепленную солдатами из Заиорданья и Аскалона. Монах поступил просто, он раздобыл для Антуана рясу, и оба приятеля проникли в храм через боковую дверь так, что солдаты не обратили на них внимания. Одним словом, Антуан сделался свидетелем венчания Сибиллы на царство, о чём мог теперь поведать разодетым в пух и прах вельможам, которые, специально ради того, чтобы послушать простого солдата, собрались на поле под стенами Наплуза. Антуан чувствовал себя страшно неуютно, стоя на земле перед сидевшими в сёдлах магнатами, ему казалось, что он попал на суд, где, вопреки всем правилам, должно было рассматриваться его дело.
— Как им удалось уговорить сира Рожера, мессир? — спросил один из баронов. — Я считал его человеком, не способным совершить клятвопреступление.
— Полагаю, мессиры, он не выдержал их натиска, — ответил посланник. — Его святейшество патриарх Ираклий ходил уговаривать его, но сеньор Рожер не сдавался. Затем пошёл сеньор Жерар, потом, когда магистр Госпиталя отказал и ему, уже на следующий день, народ начал шуметь и требовать коронации, тогда они пошли к нему втроём: его святейшество, великий магистр Храма и князь Петры Ренольд. О чём они говорили, я не знаю, но только, как я слышал, вышли они оттуда страшно злые... Я этого сам не видел, но, как мне рассказывали, на его святейшестве просто лица не было, а сир Жерар бормотал угрозы и проклятия в адрес сира Рожера...
— Оно и понятно! — воскликнул Юго Хромой, барон Джебаила, вассал графа Раймунда. — Храмовник способен на всё, он ни за что не простит того, что его унизили отказом! Но что же случилось, как они получили ключ?
Антуан развёл руками, как бы желая сказать: «Ну что ж тут поделаешь?» — и произнёс:
— Он, мессир, выкинул ключ в окно им под ноги, и ни один из иоаннитов не пошёл в храм. Его святейшество обрадовался ключу, а сир Жерар только ещё больше разозлился, но князь Ренольд сказал ему, что раз дело сделано, нечего и говорить. Мол, надо скорее идти и короновать её высочество принцессу, то есть, простите, её величество королеву Сибиллу. Они сели на коней и отправились в церковь.
— А Гюи?! Они короновали и его?! — не выдержал Гвильом Галилейский.
— Нет, — качая головой, проговорил посланец из Иерусалима. — Это уж я видел сам. Когда его святейшество патриарх Ираклий возложил корону на голову её высочеству, то есть, простите, её величеству, он протянул ей вторую корону и сказал: «Ваше величество, государыня наша, выберите достойнейшего из рыцарей Иерусалима и сделайте его нашим государем». Принцесса, то есть королева, назвала своим избранником графа Гвидо и велела ему приблизиться, а когда он подошёл и преклонил колено, надела на него корону, и все присягнули ей и ему. Потом, когда все вышли из церкви, народ начал славить новых монархов. Иные пели: «Наплевали на пулена, корону дали пуатуэну!», а сир Жерар воскликнул: «Корона Иерусалима стоит Ботрунской невесты!» Что он хотел сказать, я не знаю, но только, я видел, он ликовал[96].
Не только Антуан, но и далеко не все собравшиеся понимали суть высказывания гранмэтра Храма, но находились среди них и такие, кто быстрее других осознал суть произошедшего. Если для Жерара де Ридфора коронация означала главным образом, что месть за давние обиды исполнена самым блестящим образом, то для большинства магнатов королевства победа партии Куртенэ являлась свершившимся фактом, хотели они того или нет, Гвидо де Лузиньян сделался их королём, и теперь им оставалось лишь принести присягу новому сюзерену.
Однако не все спешили сделать это.
Едва сержан окончил рассказ, вперёд выехал Бальдуэн Ибелин.
— Господа, — начал он и сделал паузу, ожидая наступления тишины. — Мы с вами чересчур долго пребывали в благодушии, праздновали и веселились, вместо того, чтобы действовать в интересах королевства, напрасно полагая, будто слово чести может иметь значение для тех, в ком её нет ни капли. Теперь худшее свершилось, клятвопреступникам удалось осуществить их планы, королём стал тот, кто стал. Все мы с вами хорошо знаем графа Гвидо, имели возможность наблюдать его в период регентства три года назад, поэтому говорить о нём означает лишь попусту тратить время. Я взял слово не для этого, а с тем чтобы сказать — я, Бальдуэн Ибелинский, барон Рамлы, не преклоню колена перед человеком столь низкого происхождения, к тому же завладевшим троном путём предательства и лжи. Тот, кто теперь сделался королём, столь глуп, что и года не пройдёт, как он потеряет королевство. Однако он не просто потеряет его, он его погубит. Я же не желаю быть свидетелем позора. Одним словом, я покидаю королевство Иерусалимское и буду искать себе удел в иной земле, предлагаю и вам, господа, последовать моему примеру.
Закончив свою краткую речь, старший Ибелин вернулся в строй.
Сказанное бароном вызвало большое волнение. Поднялся шум, магнаты, унимая жеребцов, начавших нервно переступать с ноги на ногу и качать головами — животным передавалось настроение всадников, — громкими криками изъявляли бурную поддержку Бальдуэну и высказывали желание последовать его примеру. Однако далеко не всё ещё хотели верить, будто всё потеряно — несколько пар глаз в нетерпеливом ожидании обратились к прокуратору Иерусалимскому, который выехал вперёд и, развернув коня, оглядел сразу же притихших рыцарей.
— Друзья мои, — произнёс он с теплотой, — мои товарищи. Почти все мы с вами родились здесь, у нас нет другого дома, кроме Святой Земли. Каждый из нас волен решать сам за себя, кто-то хочет остаться, другой предпочитает искать себе счастья в других государствах. Между тем не в обычаях христианских рыцарей отступать, прежде чем не станет очевидно, что ничего уже нельзя сделать, что игра проиграна. Коронация, свершённая в Иерусалиме, незаконна, ибо от предков наших повелось — кому надлежит вручить скипетр и державу, решать собранием баронов земли. Мы же с вами не давали своего слова
