Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147
дело с чувствительными европейцами и американцами (западными людьми), постепенно терявшими самообладание перед лицом зависти других. Можно было бы исследовать вопрос о том, способствовал ли рост страха перед завистью социальной дестратификации, начавшейся после Французской революции, или же страх стать мишенью зависти увеличился в результате социальных перестановок и разрушения иерархии, законность которой до той поры никто не ставил под сомнение. В чем бы ни состояла причина, в последние 200 лет потребность верить в благую природу человека вне зависимости от общества, которое портит ее, только росла. Однако, если мы поверим в возможность существования абсолютно благого, доброжелательного и независтливого человека, мы должны также настаивать и на эгалитарной утопии, на идее равенства, все больше понимаемой в качестве исторической миссии: под завистливыми взглядами наших современников и соседей мы стремимся создать для себя успокоительное алиби, пусть даже состоящее исключительно в поддержке – иногда идеологической и политической, иногда наивной, сентиментальной и притворной – будущей программы, обещающей построить общество совершенно равных людей, или, другими словами, общину, где в силу всеобщего равенства устранена зависть. Как мы видели, это невозможно, потому что способность и потребность завидовать являются неотъемлемыми свойствами человека. В обществе, в котором никому не нужно бояться ничьей зависти, не могло бы существовать норм социального контроля, необходимых для его существования в качестве общества. То, что почти полное равенство не приводит к устранению взаимной зависти, совершенно очевидно, если обратиться к более простым культурам. Кроме того, психология развития доказала необоснованность надежды на построение общества, в котором никто не будет страдать от зависти[533].
Чистая зависть в качестве фундаментального концепта или высшей нормы какого-либо общества так же недопустима и деструктивна, как, к примеру, возведение в абсолют сексуальной ревности в чистом виде, что потребовало бы перманентного промискуитета. Если не учитывать кратковременных экспериментов, то в социальном отношении легитимизировать в качестве главной ценности умонастроение и чувство, отрицающие частную жизнь и частную собственность, в принципе невозможно.
В чистом виде концепт зависти и человека как завистливого существа – от первобытного человека до современного горожанина – является абсолютно иррациональным. Когда кто-либо – за пределами понятной ситуации соревнования или конфликта – настаивает на том, что другой не должен иметь чего-то или быть кем-то, если для него самого это недосягаемо, даже если сам он, возможно, и не стал бы этого добиваться, то такую установку невозможно совместить с концептом рациональности, рационального действия, целенаправленного упорядочения мира. Примечательно то, что на протяжении нескольких тысячелетий и в различных обществах человечество в достаточной степени обрело контроль над этим фундаментальным влечением, чтобы быть в состоянии путем индивидуальных усилий, делающих человека неравным другим, прийти к достижениям цивилизации.
Способность к зависти – это данность. Поскольку человек является существом, способным задуматься над своей жизнью, он будет неизбежно задаваться вопросом: «Почему я – это я, а не кто-нибудь другой?» Из этого вопроса закономерно вытекает следующий: «Почему жизнь другого человека так отличается от моей?» Что станет итогом этой интроспекции: зависть или чувство вины – будет зависеть от уровня самооценки человека. Оба этих чувства могут терзать одного и того же индивида, иногда усиливая друг друга. Поскольку человек воспринимает себя как индивида, пусть в некоторых обществах это переживание и является чрезвычайно расплывчатым, он никогда не может быть полностью уверен, что кто-то другой не предпочел бы быть им. Всегда будет кто-то другой, кому он не сможет доверять и по отношению к которому он будет испытывать чувство вины. Это неизбежно. Социальные реформы тут бессильны. Единственный способ освобождения от этого бесполезного и деструктивного чувства вины состоит в осознании того, что человек не может сделать так, чтобы ему не завидовали. Иррациональность зависти, сдерживающую культурное развитие общества, нельзя преодолеть с помощью благородных чувств и альтруизма; почти всегда это происходит за счет повышения уровня рациональности, например с осознанием того, что «больше (или что-то другое) для немногих» не обязательно означает «меньше для остальных»: это требует определенных способностей к расчетам, более широкого кругозора, более долгой памяти, способности не просто сравнивать одно с другим, а, кроме того, сравнивать очень непохожие ценности одного человека с ценностями другого.
Сегодня мы можем с бóльшими эмпирическими основаниями, чем это было бы возможно 50 или 100 лет назад, утверждать и что мир не может принадлежать завистникам, и что уничтожить в обществе причины для зависти невозможно. Общество, лишенное любых следов класса, статуса и подобных им убежищ для дезориентированного мышления и чувства дискомфорта, не должно больше рассматриваться в качестве серьезного предмета для обсуждения. Науки о человеке должны спуститься на землю и рассматривать человека таким, каков он есть, а не таким, каким он, по их представлениям, станет, когда, непонятно почему, утратит ту движущую силу, которая – как мы надеемся, нам удалось показать, – одна дала ему возможность создавать крупные социальные группы и политии, характерные для нашего вида.
Даже те, кто никогда не принимал всерьез утопические проекты бесклассовых обществ и чистый социализм, на протяжении последних 100 лет соблазнились ложным выводом о том, что роль критиков общества является прерогативой завистников, которых, предположительно, можно было бы успокоить одноразовой уступкой. Конечно, есть много проявлений социальной тупости, которых можно и следует избегать. Нет смысла сыпать соль на раны. Но из исторических наблюдений и правил, выводимых из фундаментальных свойств человеческого поведения, видимо, вытекает, что существует нечто вроде защиты от преувеличенной чувствительности к зависти. Уже Фрэнсис Бэкон понимал, что ничто так не приводит в ярость завистливого человека и ничто так не питает его недовольство, как чье-то иррациональное отречение от своего превосходства ради перспективы устранения зависти. Несомненно, пришло время, когда мы должны перестать вести себя так, как если бы завистливый человек был главным критерием экономической и социальной политики.
Избранная библиография
Bacon, Francis: The Essays of Counsels, Civil and Moral. Ed. by S. K. Reynolds. Oxford, 1890.
Banfield, Edward C.: The Moral Basis of a Backward Society. Glencoe: The Free Press, 1958.
Barnett, H. G.: Innovations. The Basis of Cultural Change. New York; McGraw-Hill Book Company, 1953.
Belshaw, Cyril S.: ‘In Search of Wealth. A Study of the Emergence of Commercial Operations in the Melanesian Society of Southeastern Papua.’ American Anthropologist Memoir 80, February 1955.
Bentham, Jeremy: Bentham’s Economic Writings. Crit. Ed., by W. Stark. Vol. 1. New York: Burt Franklin, 1952.
Berelson, Bernard, and Steiner, Gary A.: Human Behavior: An Inventory of Scientific Findings. New York: Harcourt, Brace & World, 1964.
Berkowitz, Leonard: Aggression: A Social Psychological Analysis. New York: McGraw-Hill Book Company,
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147
