Еще одна статья объявляла, что в результате выдающейся победы адмирала Космао над «Сатерлендом» остановлены действия британского флота у берегов Испании, вследствие чего британская армия под командованием Веллингтона серьезно страдает от нехватки продовольствия. Потеряв одно орудие в лице презренного Хорнблауэра, коварный Альбион вскоре лишится и другого в лице Веллингтона, чья капитуляция теперь неизбежна.
Хорнблауэр читал, задыхаясь от бессильной ярости. «Стопушечный корабль»! Это при том, что «Сатерленд» со своими семьюдесятью четырьмя пушками был едва ли не самым маленьким из линейных кораблей! «Почти не оказал сопротивления»! «Один корабль лишился стеньги»! «Сатерленд» вывел из строя три превосходящие его размерами корабля и серьезно повредил четвертый! «Немногие получили ранения»! Две трети команды «Сатерленда» лишились жизни или искалечены, а он своими глазами видел, как из шпигатов французского флагмана лилась кровь! «Действия британского флота остановлены»! Ни полслова о том, что после захвата «Сатерленда» вся французская эскадра уничтожена ночной атакой на Росас.
Его профессиональная честь замарана. Ложь подана на редкость убедительно — чего стоит одно упоминание о сломанной стеньге! Европа поверит, что он не только пират, но и трус, а у него нет ни малейшей возможности оправдаться. Могут поверить даже в Англии — английские газеты перепечатывают реляции из «Монитора», особенно те, которые касаются флота. Леди Барбара, Мария, его собратья капитаны — все сейчас гадают, насколько правдивы сообщения французской печати. Да, Бонапарт склонен преувеличивать свои успехи, это известно всем, однако людям трудно будет поверить, что эти статьи лгут во всем, кроме самого факта капитуляции. Когда Хорнблауэр поднял глаза от газеты, руки у него подрагивали от гнева, щеки горели. Ярость мешала подбирать французские слова.
— Лжец! — выговорил он наконец. — Он меня опозорил!
— Он опозорил всех, — сказал граф тихо.
— Но это… но это… — Хорнблауэр отчаялся выразить свою мысль по-французски. Он напомнил себе, что уже в Росасе знал о победных реляциях, которыми разразится Бонапарт. Постыдная слабость — впасть в исступление только из-за того, что увидел их воочию.
— Вы извините меня, мсье, — сказал граф, — если я сменю тему и задам несколько личных вопросов?
— Да, конечно.
— Я полагаю, вы убежали по пути в Париж?
— Да.
— Где это было?
Хорнблауэр попытался объяснить, что это произошло на проселочной дороге у реки, в шести километрах выше Невера. Путаясь в словах, он рассказал, как они туда попали, как связали Кайяра и как в темноте шли по реке на лодке.
— Я полагаю, это было около шести часов вечера? — спросил граф.
— Да.
— А сейчас полночь, и вы проплыли двадцать километров. Ваша охрана никак не могла добраться досюда. Это я и хотел знать. Сегодня ночью вы можете спать спокойно, капитан.
Хорнблауэр с изумлением понял: он и не сомневался, что будет спокойно спать этой ночью, — дружественная атмосфера дома не позволяла помыслить об ином. Теперь, как бы от противного, пробудились сомнения.
— Вы… вы скажете полиции, что мы здесь? — спросил он. Чертовски трудно было сформулировать такого рода вопрос на чужом языке и не обидеть хозяина.
— Напротив, — отвечал граф, — если меня спросят, я скажу, что вас здесь нет. Прошу вас, считайте, что вы среди друзей, капитан, и оставайтесь у нас столько, сколько сочтете нужным…
— Спасибо, сударь. Спасибо большое, — пробормотал Хорнблауэр.
— Могу добавить, — продолжал граф, — что по причинам, излагать которые было бы слишком долго, власти не усомнятся в моих словах. Не говоря уже о том, что я имею честь быть здешним мэром, то есть представителем правительства, хотя всю работу и делают мои заместители.
Хорнблауэр заметил, что при слове «честь» граф сухо усмехнулся. Он пробормотал что-то соответствующее, граф любезно выслушал. Чем дольше Хорнблауэр об этом думал, тем больше удивлялся, что случай вывел его к дому, где их приветили, обогрели и спрятали от погони, к дому, где можно спать спокойно. При мысли о сне он понял, что, несмотря на возбуждение, смертельно устал. По бесстрастному лицу графа и приветливому — его невестки нельзя было угадать, насколько устали они. Какую-то минуту Хорнблауэр мучился вопросом, неизбежно возникающим, когда впервые ночуешь в чужом доме, — надо ли гостю самому намекнуть, что он хочет лечь, или ждать, пока намекнет хозяин. Он решился и встал.
— Вы утомились, — сказала виконтесса.
— Да, — ответил Хорнблауэр.
— Я покажу вам вашу комнату, сударь. Позвать вашего слугу? Нет? — спросил граф.
Хорнблауэр поклонился виконтессе и пожелал спокойной ночи. Они вышли в вестибюль. Указывая на пистолеты, которые все еще лежали на столике, граф вежливо спросил:
— Не хотите ли вы взять их с собой? Быть может, с ними вы будете чувствовать себя безопаснее?
Предложение звучало соблазнительно, однако Хорнблауэр, подумав, отказался. Если придет полиция, пистолеты его не спасут.
— Как хотите, — сказал граф и пошел вперед со свечой. — Я зарядил их, когда услышал, что вы приближаетесь. Я подумал, что это, возможно, шайка refractaires — молодых людей, уклоняющихся от воинской повинности. Их число значительно выросло после нового декрета о призыве на военную службу. Однако я быстро понял, что грабители не стали бы оповещать о себе криками. Вот ваша комната, сударь. Надеюсь, вы найдете здесь все необходимое. Наряд этот сидит на вас так хорошо, что, возможно, вы наденете его и завтра? Тогда желаю спокойной ночи.
Хорнблауэр нырнул в постель и задвинул полог. Под одеялом было восхитительно тепло. Мысли приятно мешались; тревожную память о падении с длинного черного водопада, об отчаянной схватке с водоворотом заслонили другие образы: длинное, подвижное лицо графа, замотанный в плащ Кайяр на полу кареты. Спокойно Хорнблауэр не спал, но не мог бы сказать, что спал плохо.
VIII
Хорнблауэр еще дремал, когда Феликс принес завтрак и раздвинул полог над кроватью. Следом появился Браун и, пока Феликс устраивал поднос на столике, принялся складывать одежду, которую Хорнблауэр сбросил перед сном. Держался он с невозмутимой почтительностью барского слуги. Хорнблауэр с удовольствием отхлебнул дымящегося кофе, откусил хлеба; Браун вспомнил еще одну обязанность и торопливо отдернул занавеси на окнах.
— Шторм улегся, сэр, — доложил он. — Думаю, ветер стал немного южнее, так что надо ждать оттепели.
Сквозь глубокий оконный проем Хорнблауэр с постели видел ослепительно-белый берег, полого спускающийся к реке, которая чернела, словно выписанная на белом листе бумаги. Ветер сдул снег с деревьев, обнажив четкие голые ветви, и только стоящие по колено в темной воде ивы венчались нежными куполами. Хорнблауэру казалось, что он различает журчание воды. Во всяком случае, шум водопада он слышал отчетливо, хотя самого водопада не видел, только завихрение воды у его подножия за изгибом берега. На другом берегу торчали заснеженные крыши деревенских домишек.
