— Оллатаир. — Камень загорелся, и в его глубине Мананнан увидел стоящего у колодца Оружейника.
К нему приближались вооруженные люди, и их мечи сверкали серебром при луне.
— Нет! — крикнул бывший рыцарь, и образ в камне померк.
Эррин вышел из ванны и надел толстый халат, поданный ему Убадаем. Весь лоснящийся от горячей воды, он подошел к окну и вдохнул свежий ночной воздух. Убадай принес хозяину разбавленного вина, но Эррин отстранил кубок.
— Сегодня я пить не буду.
— Беспокоишься о чем-то, господин?
— Почему ты остаешься у меня, Убадай? Я дал тебе вольную два года назад, и ты мог бы отправиться куда хочешь — обратно в степи, или за море в Цитаэрон, или на восток. Почему ты остался?
Убадай пожал плечами. Его темные раскосые глаза не выражали никаких чувств.
— Тебе надо выпить. Много выпить. Так, чтобы с ног свалиться.
— Не думаю. Уйди, оставь меня.
Проводив номада взглядом, Эррин заглянул в кубок, вздрогнул, закрыл окно и отошел к очагу, где горел огонь. Подтащив поближе тяжелое кресло, он сел и стал смотреть в пламя.
Разговор с провидцем Окесой преследовал его, вспоминаясь снова и снова. Эррин всегда недолюбливал этого человека, чья бритая голова и крючковатый нос придавали ему сходство со стервятником, а глаза всегда светились злобным огнем. Нет, не любил Эррин Окесу.
— Вы не часто удостаиваете меня своими визитами, — сказал провидец, когда Эррин вошел в его кабинет.
— Просто наши пути не так часто пересекаются, — ответил Эррин, оглядывая уставленные книгами полки. — Пожалуй, я возьму у вас что-нибудь почитать.
— Сделайте одолжение, барон, если вы, конечно, владеете мертвыми языками.
— Нет, не владею.
— Тогда эти книги, увы, не представляют для вас интереса. Чем я могу вам помочь?
Эррин сел на стул с высокой спинкой напротив провидца, а тот отложил гусиное перо и отодвинул книгу, с которой он работал.
— Я пришел просить у вас совета. Один юноша, беглый раб, выкрикнул слово, после которого сразу побежал гораздо быстрее — думаю, это было нечто вроде заклинания. Я ранил его, но ему удалось скрыться в лесу.
— Что за слово?
— «Оллатаир».
— Вы уверены?
— Думаю, да. Мой слуга Убадай тоже слышал. Что это может означать?
Океса откинулся назад и провел пальцем по своему длинному носу, не сводя бледных глаз с Эррина.
— Он произнес имя мертвого чародея. Вы уверены, что он после этого стал бежать быстрее? Быть может, это страх перед погоней придал ему сил?
— Возможно, но я никогда еще не видел, чтобы человек бежал так быстро, а ведь прошлой осенью я, как вам известно, был распорядителем игр в Фурболге. По-моему, это все-таки было волшебное слово. Могло такое случиться?
— Случиться может все, барон. После Оллатаира остались некоторые… вещи. У короля одной страны за Цитаэроном есть золотой сокол, у короля Ахака — меч, способный разрубить что угодно, даже сталь. Но ведь им нет цены. Откуда мог раб раздобыть подобную вещь?
Океса взял с одной из полок толстый фолиант и, вернувшись на свое место, принялся бережно листать его.
— Да, вот он — Оллатаир, сын Галибала, пятнадцатый Оружейник рыцарей Габалы. В 1157-м, тринадцати лет, он обучался у своего отца, в 1170-м, достигнув двадцати шести, стал его преемником. В 1190 году рыцари исчезли из истории, и нам остались лишь легенды, гласящие, что они отправились в преисподнюю сражаться с силами зла. На следующий год Оллатаир был обличен как изменник и предан смерти в темницах Фурболга. Здесь имеется краткая запись его допроса. Думаю, вы расслышали раба не совсем верно.
— Быть может, есть еще какой-то Оллатаир?
— Если бы такой человек был, я знал бы о нем, поверьте. Могу я служить вам еще чем-нибудь?
— Нет, мудрейший, это все. Благодарю, что уделили мне время, — сказал, вставая, Эррин.
— Прошу вас, не спешите уходить. Я хотел поговорить с вами еще кое о чем. — Эррин снова сел на место. — Речь о ваших домочадцах. Кажется, у вас в услужении состоит около шести номадов?
— Да, и все они верны мне и королю.
— Король смотрит на это иначе. Он собирается издать указ о ссылке всех номадов в Гар-аден.
— Но ведь это же пустыня!
— Вы оспариваете королевскую волю? — вкрадчиво произнес Океса.
— Не мне оспаривать волю моего государя — я всего лишь уточнил, где это. Впрочем, мои номады не рабы и свободны отправиться, куда пожелают.
— Не совсем так, — улыбнулся Океса. — Отныне все номады лишаются гражданства и по прямому приказу короля должны собраться в Гар-адене. Тех, кто не подчинится, будут преследовать и убивать, а их имущество отойдет в пользу короны или ее представителей. В Макте представителем короны, разумеется, будет герцог.
— Как же, позвольте вас спросить, мы будем решать, кто номад, а кто нет? Они живут среди нас несколько веков, и во многих благородных семействах, как говорят, тоже есть номадская кровь.
— Вам известны такие семейства? — с блеском в глазах подался вперед Океса.
— С уверенностью сказать не могу.
— Тогда будьте осторожнее в том, что говорите. Номады объявлены нечистым народом и должны быть удалены из королевства.
— Благодарю вас за это предупреждение, — с вымученной улыбкой сказал Эррин. — И заверяю вас, что буду действовать согласно с ним.
— Надеюсь, что будете. Кстати, этот случай с Оллатаиром заинтересовал меня. Не знаете ли вы в окрестностях Макты ремесленника или землевладельца, у которого только один глаз?
— Я не имею дел с простонародьем, мудрейший, однако мог бы навести для вас справки.
— Прошу вас, сделайте это — и, если можно, поскорее.
— Непременно.
От провидца Эррин прошел прямо к герцогу, который принял его в своих личных покоях в западной башне.
— Не нам обсуждать королевский указ, — заметил ему герцог. — К тому же не стоит забывать и о собственной выгоде. Ни у меня, ни у тебя в роду номадов нет, и нам это только на руку.
Эррин молча кивнул. Он знал, что герцог — человек крутой и жестокий, но думал, что тот все-таки не лишен благородства. Но теперь Эррин видел в темных глазах своего сюзерена одну только алчность. Герцог с улыбкой встал — красивый мужчина накануне сорокалетия, ростом выше своего бывшего пажа, с холеной, расчесанной надвое бородкой.
— Не волнуйся за этих смердов, Эррин. Жизнь и без того коротка.
— Я думаю о своем Убадае. Он был мне преданным слугой и однажды спас мне жизнь. Помните, на медвежьей охоте, когда мой конь погиб? Зверь разорвал бы меня на куски, если бы Убадай не прыгнул с седла прямо ему на загривок.
