Было жарко, и он немилосердно потел под своим шлемом. Откупорив бутыль с брагой, он выпил, и ему в который раз вспомнился ужас, испытанный в детстве. Он залез тогда на сухое дерево и перебирался с одной стороны ствола на другую, но сук под ним подломился, и он рухнул прямо в прогнивший изнутри ствол, угодив ногами в муравейник. Руки его оказались прижаты к бокам, и он застрял в дереве, как в узком стоячем гробу. Он стал кричать, но до дому было далеко, а он никому не сказал, куда идет. Муравьи, взбираясь вверх по его ногам, сновали по лицу, забирались в глаза и уши — а когда он кричал, то и в рот. С прижатыми к телу руками он не мог вылезти и ждал час за часом, пока его наконец не услышал лесник. Шестеро человек трудились еще час, чтобы вытащить его на волю. С того дня он стал избегать тесных, замкнутых мест. Пережитый ужас не оставил его и в зрелые годы.
Когда перед ним разверзлись черные врата, этот кошмар снова ожил в его памяти, захлестнув Мананнана волной страха.
Теперь он снова оказался в плену — на этот раз у серебристого колпака, намертво прикрепленного к стальному вороту его доспехов. И пот, щиплющий кожу головы, напоминает ему о тех муравьях. Он снова припал к бутылке.
Куда же девался Оллатаир? Мананнан постоянно сверялся с камнем на эфесе своего меча, но тот не давал ему никакой надежды. Камень отзовется, лишь когда Оружейник окажется не далее как в дне езды от него.
Будь ты проклят, колдун! Где ты?
Все шесть лет изгнания, которое он сам на себя навлек, Мананнан жадно прислушивался к новостям из дома, но они в основном касались нового короля, Ахака, только что одержавшего победу в Фоморианской войне. Король встретил распад империи с редким присутствием духа, заключив договоры со всеми прежними владениями Габалы. Но рыцари стали легендой, а об Оружейнике не было ни слуху ни духу. Быть может, тот передумал и отправился за ворота вместе с Самильданахом? В ту страшную ночь собрался густой туман — он-то и помог Мананнану ускользнуть незамеченным.
Но нет — Оллатаир говорил, что должен остаться, чтобы открыть врата, когда зло будет побеждено. Он сказал, что будет ждать пять дней — но где он может быть шесть лет спустя?
Мананнан сидел, прислонясь спиной к толстому дубу, и пил, а потом запел непристойную песню, которую выучил, служа наемником далеко на востоке. Песня была хорошая — про женщину, имевшую мужа и двух любовников, и про уловки, на которые она пускалась, чтобы они не встретились. Последний куплет он забыл. Конь ушел от него, чтобы попастись у ручья.
— Что за радость петь для себя одного, даже в таком красивом месте, — сказал бывший рыцарь. — Поди сюда, Каун, я тебе овса дам.
Конь, подняв серую голову, посмотрел на него.
— Я не пьян, просто весел. Это большая разница, хотя коню ее, конечно, не понять. — Мананнан хотел встать, но запутался в собственных ножнах. Он снял их, кинул на траву и поднялся. — Видишь, я держусь на ногах.
— Гляньте-ка, ребята — он и впрямь держится.
Бывший рыцарь обернулся и увидел четверых человек — трех бородатых и одного юнца лет пятнадцати.
— Добро пожаловать, господа. Не хотите ли выпить?
— Очень даже хотим. От денег и хорошего коня мы тоже не откажемся.
Бывший рыцарь снова плюхнулся наземь и осклабился.
— Конь у меня только один, и он не продается.
— Да мы, сударь мой, и не собирались его покупать, — сказал тот же плечистый бородач.
— Понимаю — но увести его вам тоже не удастся. Убирайтесь-ка прочь.
— Так говорить невежливо, сударь, и притом опасно. Поглядите: нас четверо, мы все при оружии и трезвее трезвого.
— Я предлагал вам выпить. — Мананнан вынул меч из ножен и встал, держась за дуб. — Предупреждаю вас, — заплетающимся языком выговорил он, — я рыцарь Габалы. Сойтись со мной в бою — значит умереть.
— Вот диво-то, ребята — рыцарь Габалы, ни больше ни меньше! Странно только, что доспехов на нем нет, кроме этого помятого шлема. А еще страннее, что он пьян. Не хочу сомневаться в ваших словах, сударь, но разве в вашем ордене крепкие напитки не запрещены?
— Запрещены, — подтвердил бывший рыцарь. — Мы были… — Он запнулся в поисках нужного слова.
— Чисты? — подсказал бородач.
— Вот-вот! Чисты. Благородны. — Мананнан засмеялся. — Прямо как боги! И гордые были. Да. Теперь-то никого не осталось. — Он махнул рукой. — Ушли сражаться с повелителем демонов.
— А вы как же, сударь?
— Я… испугался черных врат. Оллатаир открыл их, а я не смог в них войти. Что-то внутри… защелкнулось и не пустило. Мы все сидели на конях и ждали, и вот врата открылись. Все остальные, Эдрин, Патеус, въехали в них, а я нет. Я остался.
— Стало быть, вы, уж не обессудьте за прямоту, сударь — трус?
— Так и есть. Я — трусливый рыцарь. Но теперь это уже не причиняет мне такой боли, как прежде. Вы уверены, что не хотите выпить со мной?
— Нет, спасибо. Однако мы избавим вас от коня и кошелька.
— Право же, лучше не пытайтесь. Мы знакомы совсем недолго, но вы пришлись мне по душе.
— Убейте его. — Трое, достав ножи, бросились на Мананнана, а сам вожак направился к коню. Бывший рыцарь повернул кисть, и его меч со свистом описал дугу, сверкнув на солнце. Первый грабитель попытался остановиться, но опоздал, и меч рассек ему яремную жилу и разрубил ключицу до самых легких. Он умер еще до того, как упал. Обратный удар клинка вспорол живот второму — этот еще успел крикнуть. Юноша, зашедший рыцарю за спину, прыгнул на него с ножом. Мананнан, не оборачиваясь, припал на одно колено и нанес мечом колющий удар назад, пропустив его между своей правой рукой и боком. Парень заметил опасность лишь в самый последний миг, и меч вошел ему в грудь, пронзив сердце.
Бывший рыцарь вытащил клинок и встал. Весь бой занял несколько мгновений. Вожак, подойдя к Кауну, схватил его под уздцы, но жеребец встал на дыбы и так залепил передними копытами в лицо разбойнику, что тот отлетел и брякнулся наземь. На него упала тень, и вожак поднял глаза.
— Ты совершил глупость, и твои друзья за нее поплатились.
Разбойник привстал на колени, глядя расширенными от изумления глазами на своих мертвых сподвижников.
— Сын мой! — вскричал он и, спотыкаясь, побежал к мальчику. — Ты убил моего сына! — Прижав на миг к груди мертвое тело, он встал и вынул свой нож. Мананнан молчал, зная, что слова тут не помогут. С душераздирающим воплем разбойник кинулся на него.
Меч еще раз пропел свою песню, и протрезвевший бывший рыцарь сел на коня.
— Поехали, Каун, это место утратило свою прелесть.
С того самого дня он и стал избегать городов, селений и уединенных хуторов. Так он доехал до Мактийского герцогства. Если Оллатаир и существует где-то, то он должен быть здесь, у себя на родине. Бывший рыцарь достал меч и, глядя на рубин в его эфесе, прошептал:
