Книга Северная роза - Елена Арсеньева

Троянда чуть повернула голову и коснулась губами черной курчавой поросли на груди Пьетро. Тело его было так густо покрыто шерстью, что иногда распаленной Троянде чудилось, будто с нею любодействует не совсем человек, а… не то зверь, не то божество. Пожалуй, и то, и другое, и третье, потому что Аретино был всем сразу. Троянда прежде и вообразить не могла, что бывают на свете такие существа.

Да что, собственно, она вообще знала?! Теперь Троянде казалось, что вся ее прошлая жизнь имела смысл лишь постольку, поскольку она выучила в монастыре классическую латынь и древнегреческий язык… как выяснилось, для того, чтобы запоем читать книги из роскошной библиотеки Аретино. Это было очередным открытием (да вся ее жизнь теперь состояла из открытий!) – узнать, что книги могут описывать не только жизнь святых, но и каких-то других мужчин и женщин, чье призвание заключалось в служении не Богу, а Любви.

Гомер, Сафо, Анакреонт, Овидий, Гораций, Диодор Сицилийский, Аполлодор – их было не счесть, не счесть было их книг, которые Троянда читала без устали, сначала со сладостным ощущением, что совершает смертный грех, но очень скоро это сменилось восхитительным чувством свободы. Так вот, оказывается, что такое жизнь!

Чем была ее жизнь прежде? Она не вспоминала монастырь, разве что Гликерию, да и то лишь потому, что от нее одной видела любовь и заботу. Матери своей она не помнила – иногда всплывали в памяти ласковые светлые глаза, глядевшие словно бы мимо, затуманенные какими-то тайными мыслями; легкая, небрежная улыбка… это было все, что она помнила о своем прошлом. Гликерия говорила девочке, что обе они родом из далекой огромной страны, называемой Русью, но в памяти Троянды это слово было прикрыто непроницаемой завесой ужаса, сквозь которую иногда брезжили очертания ледяного зимнего леса, долгого, мучительного пути, мрачного взгляда чьих-то черных глаз… страх, вечное желание куда-то спрятаться от этих ненавидящих глаз… больше она ничего не помнила – вернее, боялась вспоминать. Гликерия сперва пыталась расспрашивать, но девочка заходилась в мучительных рыданиях, едва удавалось вызвать в памяти хоть какой-то образ ее прежней жизни, поэтому старая садовница и отступилась, мудро рассудив: Господь наверняка знал, что делал, когда прикрыл сознание ребенка завесою беспамятства. Со временем Дария и вовсе перестала размышлять о своем прошлом. «Русь», «мать», «дом» – это были только слова, не наполненные никаким значением. Жизнь она привыкла исчислять с того мгновения, когда среди мягкой, тенистой зелени монастырского сада увидела морщинистое, смуглое лицо Гликерии… но теперь она поняла, что ошибалась. Жизнь началась для нее с той минуты, как высокий синьор в алом камзоле взял ее руку и припал поцелуем к ладони.

Теперь она знала, зачем страдала в детстве, зачем изнывала от неосознанной тоски в монастыре, зачем была соблазнена дьяволом и покинута Богом. Это все было испытание, ожидание, служение – на пути к счастью, которое, оказывается, можно обрести только в объятиях этого мужчины.

Обеты и молитвы она стряхнула с себя, как изношенную одежду. Если бы кто-то решил упрекать ее, она могла бы сказать, что Бог первым предал ее верность, когда позволил дьяволу насиловать ее. Что проку служить повелителю, не могущему защитить рабу свою? И за что, за что она была отдана на растерзание чудовищу, развратившему ее?.. Впрочем, возмущение Божьим недосмотром и предательством было не слишком бурным. Троянда любила размышлять и исследовать сцепление событий и потому не могла не понимать: одно вызвало другое, и ежели бы дьявол не овладел ею в ту роковую ночь, она закончила бы дни свои в монастырской скуке, так и не узнав Аретино! При одной только мысли о том, что их дороги никогда не пересеклись бы, Троянда могла только возмущаться, что Бог не отступился от нее еще раньше. Она не знала, что лишь подтверждает мудрое мнение, что женщина всегда остается женщиной, а плоть плотью, что только глупцы думают, будто ряса и чепец – это неизлечимая болезнь.

В своей новой жизни Троянда жалела только об одном: что Аретино не разрешает ей увидеть мать аббатису и возблагодарить ее, как всемилостивую Мадонну, за то счастье, которое она даровала перепуганной, несчастной, угрюмой девчонке. Впрочем, мать аббатиса, пожалуй, и не узнала бы прежнюю Дарию в красавице, обвитой розовым шелком, с коротеньким модным корсажем, усыпанным драгоценностями, с оголенными плечами и бюстом, с короткими рукавами, затканными золотом и серебром, с длинным-предлинным шлейфом, который Троянде пришлось учиться носить. Да ей вообще всему на свете приходилось учиться, от любви до искусства одеваться. Поначалу руки ее путались, и, с утра начав, она едва могла закончить это занятие к вечеру. Вечером являлся Пьетро и начинал хохотать, застав ее еще неубранной, в одну минуту срывал одежды, на которые были затрачены много часов…

Как-то раз, взглянув на небрежно смятое и кое-где разорванное платье (она даже не успела пристегнуть рукава и мех на грудь!), Троянда робко заикнулась, что не надо покупать ей столь дорогие наряды, ежели их постигает такая участь. Аретино расхохотался:

– Ты теперь знатная дама, дитя мое, ты grandezza, а это значит, что должна носить все самое лучшее. Но в одном ты права: мода нынче тяжеловесна. Еще десять-двадцать лет назад все дамы старались выглядеть юными девушками; теперь же все бутоны стремятся поскорее превратиться в пышные, зрелые цветы. Рукава, на мой взгляд, тяжеловаты… Мы поступим вот как: я закажу для тебя наряды не столь помпезные, но не менее роскошные, с которыми ты вполне будешь успевать управляться. И пришлю служанку. Знатной госпоже нужна служанка!

Троянда радостно поцеловала своего щедрого возлюбленного, но наутро, когда она увидела служанку, радость ее померкла: это оказалась негритянка! Мавры были в Венеции не редкость: разумеется, в качестве рабов. Только воспоминание о том, что она сама была прежде рабыней, сдержали ее первый порыв вытолкать Моллу (так звали служанку) взашей. Аретино не спрашивал ее мнения: он просто подарил ей купленную полгода назад Моллу, как дарил жемчуг, изумруды, шелк, парчу, туфли, кружево… Он ведь не знал, что Троянде тошно будет смотреть на лунообразную, черную с лиловым отливом физиономию африканской великанши, на ее руки: ладони у нее были смугло-розовыми, а тыльная сторона сплошь черной. Уж лучше бы они были сплошь черными! Троянда едва не впадала в истерику от брезгливости, когда эти «ободранные» руки касались ее кожи.

Но если чему-то она научилась от старой Гликерии, а потом и в Нижнем монастыре, так это терпению, и постепенно она привыкла терпеть Моллу, ничем не выдавая своего раздражения, тем более что невзрачная негритянка оказалась замечательно услужливой. Особенно ловка она была натирать тело, а ведь всевозможные ароматы Востока: мускус, амбра, алоэ, мирра, листья лимонного дерева, лаванда, мята и прочее – считались непременной принадлежностью дамского очарования. Благовония доставлялись Троянде в таких количествах, что она невольно ужасалась, воображая всех знаменитых дам Венеции, которых положение обязывает использовать ежедневно эти листья, травы, масла. Этих дам было не меньше десяти тысяч (на большее у Троянды просто не хватило знаний арифметики), и стоило представить количество корзин, коробов… кораблей, на которых все это привозится! Она рассказала о своих мыслях Аретино, и тот, по своему обыкновению, расхохотался – он всегда смеялся всему, что она говорила, но с некоторым удивлением, как если бы не мог вообразить в ней вообще такой способности – думать, – и ответил: