– Ага, – откликнулся Лео, – хотя в целом нормально.
– А давай в «Смерть на колесах» сыграем? – предложил Беннет.
– Может, чуток погодя, – вздохнул Лео.
– А когда? – спросил Майло.
– Дайте отдышаться, парни, – попросил Лео, соскальзывая вдоль стенки на землю. Шея ощущалась как стебель растения. Голову он старался удерживать между плеч строго над туловищем. Кожа сейчас до странности напоминала собой мешок, удерживающий в себе нутро. Ощущение не из приятных.
Подошла Алка – маленькая индианка, вся из глаз, ресниц и распущенных шнурков.
– Ты чего тут, Лео? – спросила она. – С тобой все хорошо?
– Хорошо, Алка, все хорошо, – ответил он с попыткой кивка. А с учетом того, что она ребенок и в силу этого не назовет его шизанутым, добавил: – Только мне кажется, меня только что пытались убить.
– Осторожней надо, – посоветовала девчушка.
– В следующий раз, Алка, непременно. И это, кстати, всех нас касается.
Быть может, из-за того, что он был несколько отобщен от своего тела – или наоборот, слишком тесно с ним связан, – он как-то не заметил Шэрон, незаметно подошедшую к забору сзади.
– Лео, нам нужно поговорить, – сказала она.
– А Лео сейчас хотели убить, – сообщила ей Алка.
– Нет, Алка, это он все шутит, – сказала ей Шэрон. – Придумал для забавы. Иди вон, поиграй с Сесилией.
Шэрон была в пурпурном брючном костюме. Пятилетняя Алка не посмела ослушаться и послушно затрусила в указанном направлении.
– Лео, я жду у себя, – властно напомнила Шэрон. И словно услышав в ответ возражение, добавила: – Не сейчас, а сейчас же.
Каждому почтенному человеку известно: в жизни за спиной не мешает иметь какую-нибудь былую историю о своем увольнении. В свою очередь, тот, кто такие истории выдает, должен заранее преодолеть в душе некое смущение перед таким действом, и излагает их в улыбчивом свете того, что, дескать, в будущем все у вас наладится. Лео в разное время и за разные провинности увольняли уже не раз, так что проход по коридору от игровой к кабинету заведующей выдался медлительным, в том числе и из-за того, что ноги в своих реакциях на команды мозга несколько отставали – иными словами, шел он нетвердо.
Остальные воспитатели на него не смотрели. Возможно, потому, что им действительно нужно было заниматься детьми, за которыми на прогулке глаз да глаз, иначе вот так же шваркнутся, тем более что случаи уже бывали. Сэмюэл к подобным детям не относился. Этот маленький стоик-загадка, с блаженным видом складывавший кубики под воинственный рев сверстников, барражирующих в опасной близости (возможно, вскоре эта черта сложится в характерный диагноз), бросил свою акварельную кисточку и по прямой устремился к Лео.
– Тише, тише, Сэмюэл, – остерег на приближении мальчугана Лео. Но тот призыв проигнорировал и, растопырив руки для объятия, напрыгнул со всего маху. Пришлось крепко его ухватить и притиснуть к себе, на что не замедлил сердито отреагировать спинной хребет. Лео бережно опустил ребенка на землю. Шэрон стояла у открытой двери в свой кабинет. Под ее взором Лео прошаркал внутрь.
Кабинет Шэрон был уставлен пуфами в виде лягушек: она считала это по-детски милым и располагающим к доверительной беседе. Лягушки всех размеров – плюшевые, резиновые, матерчатые – сидели и лежали везде. Жестом указав садиться, шефиня тоже села в своем лягушечьем царстве и сложила на столе руки.
– Лео. Думаю, для нас обоих не секрет, зачем мы здесь, – начала она.
Безусловно. Но на выручку ей он не шел.
– Для повышения? – с улыбкой мирной грусти спросил он.
Толстые пальцы шефини нервно барабанили по толстому ежедневнику.
– Последние месяцы, Лео, вы ведете себя все более странно. Боюсь, что детей в этом учреждении я вам больше доверить не могу. А потому думаю просить вас уйти.
– В самом деле? Просить?
– Нет. Требовать. Так понятней? Я требую, чтобы мы расстались. Так что не будем усугублять, ладно? «Новый день» в ваших услугах больше не нуждается.
Лео сделалось душно; небольшая комната стала вдруг как будто меньше, словно ее ужали. Он почувствовал себя ребенком. На глаза навернулись слезы (ч-черт, этого еще не хватало). Он лишался чего-то несказанно дорогого. Мелкого ада уборки после лепки, рисования и аппликаций, веселого буйства «Смерти на колесах», блаженного покоя тихого часа. Детей. Им совершенно не было дела до бардака, в котором протекали для него все эти десять лет. Их радость была беспорочна, лгунишки из них были никудышные, фантазеры самозабвенные, а сердца их были распахнуты настежь. Эти маленькие непоседы и забияки, замарашки и бессребреники пленили его сердце, согревали своей щедростью. Они любили его.
– Кто же будет писать на них листы пребывания? – хотел он спросить, но голос предательски дрогнул, а накаленные волнением слова скапливались и теснились, невысказанные, кое-как перебивая желание разрыдаться.
– Я хочу, чтобы вы покинули это здание сию же минуту, как только выйдете из этого кабинета, – сказала Шэрон. – Вы меня поняли?
Лео попытался собраться. Внимательно прислушался к своему дыханию. Поджал губы, посмотрел на свои руки. И тут произошло нечто странное: гнев в нем, взрастая, начал затмевать и боль, и смятение.
– В таком случае мне от вас нужна выплата по уходу. Не выкинете ж вы меня вот так просто-запросто?
– Если вы внимательно посмотрите на свой контракт, то увидите, что вам полагается оплата за две недели. Соблаговолите взглянуть.
Его контракт? Он уж и позабыл, что чего-то там подписывал.
– Ладно. Тогда я жду этой оплаты сейчас.
Шэрон вылупилась на него бельмами одной из своих лягушек.
– Да-да, сейчас! – воскликнул Лео. – У вас в этом столе найдется девятьсот шестьдесят баксов?
– Нет, конечно. Я накажу Линде выслать вам чек.
«Накажу Линде выслать вам чек». И всё, на этом «Новый день» с ним развяжется. От этого вскипала кровь, а голова становилась пустой и легкой. Сколько сил, сколько заботы он дал этим детишкам – так, как он, никто бы не смог. Даже и сомневаться не приходится. Никогда им не лгал, не юлил, окружал всей заботой, какой только мог. «Накажу Линде выслать вам чек». Сейчас бы броситься, вывернуть, обшарить один за другим все ящики стола Шэрон, а заодно и кошелек. Сгрести все деньги, оставить на ее брючном заду след от своего пинка. Переломать эти жирные пальцы, выпотрошить весь этот стеллаж с бесконечными папками, скомандовать своим четырех-пятилеткам наброситься на нее стаей шакалят – пускай искусают, исцарапают. Ух-х. Кое-что из этого он, кажется, вымолвил вслух.
Наряду с гневом было и еще одно чувство: хмельное, злое удовольствие чувствовать в себе кипение гнева. Он за него цеплялся, упивался им, потому что за его пределами находилось глубокое озеро печали и данность того, что он только что потерял любимую работу, что этих детей ему больше не увидеть, что завтра бездельные часы будут тяготить душу своей нескончаемостью. Другие пойдут на работу, а он будет влачиться через обломки никчемного дня. Кроме того, бюджет был тесней смирительной рубашки, без всякой подушки безопасности. Каждый цент, который можно потратить, был потрачен. Выручая в прошлый раз деньгами, сестры недвусмысленно дали понять, что устали его подстраховывать. Хватит, большой уже.
