Дробовик шарахнул первой пачкой, разметал половину тела первого по Аврааму, заканчивающему свое жертвоприношение. Ягненок мирно пасся рядом с каменным жертвенником. Авраам улыбался дикой и страшной улыбкой. Дополнительные красные кляксы, попавшие прямо на него, нисколько не выделились. Своего сына тот резал без фартука.
Второй серый качнулся в сторону, ударил по капралу большим костяным копьем, задев плечо. Джексон ответил следующей грохочущей партией, угодившей в живот бывшему послушнику. Молча прижав ладони к внутренностям, тот упал назад. Прямо к ногам Виргинии. Вернее, к ее бедрам. Бедрам, разведенным в стороны, похотливо раскрывшим ее суть, разрушенную инкубом.
Дуайт дернулся вперед и тут же, шипя, застыл. Куда ткнул пальцем священник, он не разобрал. Но желание помочь командору отступило перед опалившей ногу болью.
Джексон радостно улыбнулся. Вскинул дробовик навстречу оставшимся противникам. Третий ударил белой, в красных прожилках, пилой. Пила выскочила из руки, прошлась по ноге капрала. Джексон заорал и успел выстрелить. Падая, выстрелил еще раз. С трех стволов, подряд. Заряды дроби размазали монстра с рукопилой и зацепили последнего. Оба отлетели к ногам статуи, замерли, обнимая крашенные охрой копыта. Последний поднялся, двинулся назад.
Сверху, с колокольни, засвистев в полете, на Джексона упала тонкая и прочная нить. Следом упала хозяйка, бывшая монашка, о чем говорил ее головной убор. Все остальное куда больше подошло бы высохшему от жары и помершему от обезвоживания путнику. Джексон не успел даже закричать. Сеть скрутила его, стянулась, послушная рукам хозяйки, и вошла внутрь, взрезая плоть капрала.
Морриса вырвало еще раз. Командор встал, поднимая свое стрелковое чудовище. Агрегат ударил несколько раз подряд, заметно отдавая ствол назад, медленно и как-то неопасно. Но Дуайт успел уловить, увидеть, что сталось с зарядами. Монашка стрекотнула было в сторону. Но не успела.
Первая из добравшихся до нее пуль взорвалась, лишь коснувшись сухого твердого тела в коричневой блестящей корке-броне. Осколки, сдерживаемые изнутри проволокой, раскрылись лепестками, вгрызлись внутрь монстра. Кровь, густая и темная, брызнула во все стороны из раны. Раны, выглядевшей как большой крест, сочащийся изнутри кармином. Рядом с первым расцвели еще два креста.
На долю Дуайта выпал последний из послушников, скакнувший козлом к стене, обратно в ее тень, растворяясь в густой пыли и пропадая внутри темноты. Дуайт не мог ему такого позволить. «Упокоитель» грохнул несколько раз, зацепив переродившегося. Темная кровь плеснула на паркет пола, само тело начало падать, обманчиво неторопливо. Момент рывка Дуайт проморгал.
Его снесло на спину. Край скамьи некстати ударил по запястью, едва не заставив выпустить винтовку. Спас Моррис. Моррис, не вытерший рвоту, с побелевшими от страха глазами, ударил прикладом «шарпа». В голову, тянущуюся к Дуайту и щелкающую на глазах вытягивающимися челюстями.
Голова отчетливо хрустнула. Чудовищно удлинившиеся зубы клацнули у лица Дуайта. Оаху рыкнул и ударил кулаком, набойками на перчатках. Послушника скинуло на пол, «шарп» Морриса довершил дело.
– Хватит протирать пол от пыли. – Священник откинул барабан и неуловимо быстро перезарядил «проповедника». – Сколько было здесь этих блудливых сук?
Он ткнул сапогом все никак не умирающую монашку.
– Это же монахиня, падре… – Моррис вытер лицо платком. – Зачем вы так?
– Это отродье сатаны, солдат. – Командор огляделся. – Зло находит лазейку только в душах сомневающихся в святости единой истины, что есть Отец наш. Вытри левую щеку, дурень, облевался весь.
– Спасибо. – Моррис вытер щеку рукавом. Рвота уже подсохла, размазалась по коже детской кашей. – Что дальше?
Дуайт оттолкнул его, встав напротив командора.
– Зачем вы пустили Джексона вперед и не прикрыли?
Священник внимательно посмотрел на него. Опухший глаз слезился, щурясь. Пыль и песок пустыни легко дарят конъюнктивит.
– Я ждал ее. И берег патроны. Их осталось всего десять. Восемь в барабане, два в кармане. Благодари Бога, солдат, что твой сержант оказался героем. Или глупцом.
Дуайт скрипнул зубами.
– Так сколько здесь еще этих шлюх?
– Три… или две, – буркнул Дуайт, – не больше.
Командор кивнул и двинулся к до сих пор незаметной дверке в нефе. На ходу он извлек из своей чудо-сумки фонарик и быстро прикрутил его к «проповеднику». Дуайт с Моррисом переглянулись и сделали то же самое. Перед спуском вниз, следуя примеру священника, они натянули маски.
Неприятности начались на трех последних ступеньках. Из темноты подвала донесся легкий мелодичный перелив. Дуайт в музыке разбирался так же, как в галантном ухаживании за дамами. То есть никак. Но инструмент узнал, слышал недавно. Флейта.
Командор, ступавший твердо и уверенно, как вожак буйволов, оступился. Он с хрустом ударился о дерево и поехал вниз. Дуайт, дернувшийся к нему, кубарем полетел следом. Ступени скользили, сплошь залитые маслом. Дуайт перелетел через священника, успел заметить приближающийся пол, и все. Удар, боль, вспышка, темнота.
– …а ты так долго, не стыдно тебе?
Голос шел сбоку. Дуайт не торопился шевелиться, не ощущая рук и ног. И дело было не в том, что их связали. Он их просто не чувствовал. Раз, и нет ног, два, и рук тоже нет. Так а зачем тогда сразу шевелить шеей и головой, если ты лежишь на холодном полу подвала опоганенного храма?
– Молчишь, старый дурак? – Голос звучал странно. Хрипловатый, тягучий, непривычно ставящий ударение. – Чертов святоша… Палец хоть вернулся.
С другой стороны раздался слабый шелест. Шир-ших, шир-ших, как будто кто-то тихо шел к Дуайту, чуть подволакивая ногу. Сбоку захрипел Моррис. Почему именно Моррис? Потому как стоило меньше курить темных мексиканских los cigaros, чтобы не кашлять каждый раз при глубоком вдохе. Этот кашель Дуайт узнавал издалека.
– Можешь молчать… я все равно заставлю тебя кричать. Видишь, один из крутых парней уже пришел в себя. Не тот, что кашляет, а второй, с мордой в картинках. Эй, дурачок, не притворяйся.
Дуайт скрипнул зубами и поднял голову. Шея хрустнула, недовольно заныла напрягающимися мышцами. Да, сбоку шла одна из монахинь. Если можно про это сказать «шла».
Она осталась человеком. Обычной, измученной и запуганной женщиной. Из одежды на ней болталась оборванная сорочка, изгвазданная кровью. Волос на голове практически не осталось, они сгорели вместе с частью лица. Глаза блестели, окруженные темными кругами. А ее левая нога… она и делала этот «шир-ших», зажатая досками. Древесина, заляпанная густыми, подсохшими малиновыми пятнами, блестела в голубоватом свете газовых рожков на стенах.
