В глубине бухты у городского берега выстроена небольшая гавань, обнесенная гранитным молом, в гавани разрешается стоять лишь небольшим английским военным канонеркам и тем судам, которые требуют ремонта, а все вообще суда, паровые и парусные, стоят на рейдах, будучи готовыми в каждую минуту выйти в океан, чтобы не быть сорванными внезапно задувающими порывами свирепствующей здесь боры.
Город Кэптаун похож на все английские портовые города: улицы прямые, на углах полисмены, извозчики — кэбы, освещение газовое. Масса магазинов с английскою мануфактурой и местными кустарными изделиями. Мелкие торговцы, рабочие, кучера и вся прислуга — негры. В тот год (1880) Кэптаун имел редкую для английской колонии физиономию военного города по случаю войны, которую Англия вела с восставшими зулусами, с королем их Сечевайо — во главе; город был полон английскими солдатами, одетыми в красные мундиры и белые тропические каски. В момент нашего прихода война была уже окончена, Сечевайо был взят в плен, и войска ежедневно отправлялись домой на больших океанских пароходах, толпившихся у гаванского мола, откуда производилась посадка войск. Победителем зулусов был молодой генерал Уольслей (Walsley), оставшийся в Капштадте до окончания эвакуации войск.
Впоследствии (1901 г.) Уольслей был главнокомандующим английских войск в Южной Африке во время войны с бурами. Мы были приглашены на прощальный банкет, данный губернатором Капколонии в честь генерала Уольслея, который долго беседовал с нашими офицерами на этом вечере. В это же время в Капштадт приехала из Англии французская экс-императрица Евгения за телом своего сына Lu-Lu, служившего лейтенантом в английской армии и убитого зулусами в одном из сражений; в торжественной процессии перенесения тела принца на пароход участвовал весь город, на том же пароходе уехала императрица в Англию, где принц и был похоронен.
В тот год Капштадт был наводнен нахлынувшими туда со всего мира капиталистами и всякими спекулянтами по случаю недавнего открытия богатых алмазных копий, находящихся в горах Капской колонии в расстоянии 400 верст к северу от Капштадта. В ювелирных магазинах и уличными торговцами продавалась масса необработанных камней; причем, как нас предупреждали, фальшивых было значительно больше, чем настоящих; впрочем у нас на клипере на этот товар охотников не было. Вскоре после нашего прихода к нам на клипер приехали местные землевладельцы — собственники известных виноградных имений High Constancia и Great Constancia, в которых с половины XVIII столетия выделываются известные «Константские» сладкие вина, имеющие, кроме прекрасного вкуса, еще и целебные свойства. Хозяин первого имения голландец Clote, потомок древнего основателя винодела, а Van Renen, хозяин второго имения, также голландец, но его имение Great Constancia более позднего происхождения.
Клипер «Наездник» во время стоянки у мыса Доброй Надежды. 1880 г.
Оба пригласили нас посетить их усадьбы, расположенные в 15 верстах от Капштадта. Ехали туда в парных колясках по живописной дороге, обсаженной живою изгородью из кактусов и кустов алоэ. По дороге встречали в попутных фермах пасущихся домашних страусов, содержащихся специально, с доходною целью, для продажи перьев и яиц. В обоих имениях хозяева встретили нас очень радушно, показывали свои старинные погреба, утопленные глубоко в землю, с исполинскими дубовыми бочками, древностью до 150 лет. После осмотра имения и пробы всевозможных вин хозяева предложили нам обед, за которым присутствовала вся многочисленная семья (Clote), и затем мы составили список заказанных вин. На обратном пути мы заехали попутно в Капштадтскую астрономическую обсерваторию, где осмотрели полуденный телескоп — один из величайших в мире. Поздно вечером мы вернулись домой, а на следующий день обе смены офицеров поехали вторично, но уже в другие Констанции.
После нашей Пасхи, отпразднованной с куличами и яйцами, заказанными на берегу для офицеров и команды, клипер начал серьезно готовиться к плаванию Индийским океаном, для чего был тщательно вытянут весь такелаж; паруса заменены новым комплектом, так как старые значительно потрепались за переход Атлантическим океаном; палуба была вновь проконопачена, так как пазы ее рассохлись в тропиках и давали течь.
ВЫХОД В ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН
Около 28-го апреля мы снялись с якоря и вышли в океан; как рекомендует лоция, парусным судам, идущим на восток, следует спускаться из Капштадта прямо на юг на 4 градуса, т. е. дойти до параллели 40 градусов южн. широты, где уже начинается полоса свежих западных ветров, и идти по этой параллели с попутным свежим ветром.
Мы, следуя этому правилу, прошли прямо на юг и 1-го мая уже на параллели 39° южн. широты нашли западный ветер силою в 8–9 баллов и, поставив только штормовые паруса (фок, нижние марсели, фока-стаксель и грот-трисель), имели уже 10–11 узлов ходу. По временам клипер забирался несколько южнее, идя по 41° параллели, и тут ветер дул с силою шторма, давая ходу 12–13 узлов (до 300 миль в сутки). Здесь была настоящая зима: часто шел снег. Вечно дующий здесь шторм развел исполинскую волну, настигавшую нас сзади, и по временам казалось, что эта водяная гора догонит клипер и зальет его всей своей массой, но клипер, неся достаточно парусов, убегал от нее: корма быстро взлетала кверху, нос падал, точно в пропасть, и казалось, что он встанет на попа и сделает сальтомортале, но туго вздутый на носу фок делал свое дело: он высоко подымал нос клипера, корма опускалась и так — до следующей нагоняющей волны.
Боковые размахи качки достигали 30–35 градусов. Клипер болтался, как маятник, мачты скрипели, снасти трещали, а лопнувший внезапно шкот стрелял, точно из пушки. На мостике вахтенные привязывались к поручням, иначе неминуемо вылетишь за борт. По ночам спать на койке было совершенно невозможно, из нее выбрасывало при каждом размахе, несмотря на высокие борта койки. При попутной волне нос клипера описывает громадные круги и рыщет вправо и влево почти на 45 градусов; вот тут рулевым требуется большое искусство, чтобы удерживать нос, иначе клипер может стать поперек ветра, и тогда догоняющая волна окажется уже не за кормой, а сбоку, она неминуемо вас накроет, и паруса обстенят; этот момент очень опасен, так как можно потерять все мачты сразу. Рулевые здесь менялись каждые полчаса, дольше никто из них не выдерживал. Обед при этих условиях не готовили, и мы питались холодными закусками.
Около 15 мая прошли мимо островов Павел и Амстердам; это два скалистых необитаемых утеса, торчащих из воды среди океана; от них держатся обыкновенно подальше, чтобы ночью не наткнуться. Весь этот переход мы солнца не видели, и потому обсервации у нас не было. Небо и горизонт кругом почти черные, с кое-где белеющими снежными облаками. Ночь длинная, а день очень короткий, как это и должно быть в зимнее время.
Около 20 мая мы стали постепенно сворачивать к северу, направляясь к Зондскому проливу; с уменьшением широты стало несколько тише и заметно теплее, ход уменьшился, и мы понемногу прибавляли парусов, но волна была еще громадна, и качка не уменьшалась. За кормой целый день гнался кит (с добрую миноноску величиною), пуская фонтаны и питаясь отбросами клипера; это нас развлекало, и мы выбросили ему целую бочку протухшей солонины, за нею он, видимо, нырнул в глубину, и затем уже больше мы его не видели. Около 25 мая мы уже пересекли южный тропик и получили SO (юго-восточный) пассат с правой стороны и пошли под всеми парусами в полверта (галфвинд). Стало тепло, и мы переоделись во все белое. Раскупорили все люки, просушивали жилую палубу и все офицерские каюты; возобновилась опять правильная тропическая жизнь корабля с полным обедом до супа включительно, и из открытого кают-компанейского люка стали доноситься наверх звуки веселых мелодий, разыгрываемых нашим симпатичным Маленьким.
