— На хрена ему наши камешки? Что ему, ловить некого?!
На что гости затараторили, перебивая друг друга:
— Так это у него хобби такое. Чтобы все по-честному, блин! Этот отморозок даже в свободное время кого-нибудь обвиняет…
— Да он на последнем Конгрессе уфологов всех разоблачил… оптом! Атлантиду вообще потопил вместе с йети! Если Холодова не остановить — конец бизнесу…
— Ни один идиот после его выступлений наши тунгусские обломки не купит!..
Решающие слова прозвучали. Это был приговор прокурору. Несколько десятков ртов с гниловатыми зубами распахнулись в едином порыве, вынося вердикт:
— Во сука!!!
Последовавшие за этим судьбоносным определением три часа восемнадцать минут были посвящены отработке методов воздействия. Лучшие умы зоны бились в творческих спазмах преступной изобретательности. В конце концов осталось три наиболее жизнеспособные версии. Первая — шантаж ловко подложенной бабой. Желательно в сауне. На прокурорской карьере такие вещи обычно сказывались отрицательно. Вторая — подстава на подброшенных домой через форточку наркотиках. И третья — запугивание методом нанесения телесных повреждений. Вплоть до полной рихтовки объекта.
Довольные собой авторы программных предложений радостно елозили пальцами по портретам несчастного Холодова, предвкушая крах его коварных замыслов. Шашлык, Сева и Шнифт не сомневались в успехе. Возбужденные собственным хитроумием, они громко сопели и щерились загадочными улыбками. Остальные участники кворума солидно поддакивали. Гнида сделал еще один круг по бараку, обдумывая решение. После мозгового штурма в западном стиле он шкурой ощущал преимущество коллективного разума. Оставалось только подвести черту в блестящем творческом сотрудничестве. Шестерка оттопырил нижнюю губу для придания важности моменту и констатировал:
— Мы будем его…
— Валить!!! — Рык Моченого, безучастно дремавшего в процессе всего обсуждения, пал на сходняк подобно обрушившейся крыше барака.
Гнида осекся на середине фразы. Авторы предложенных ранее версий резко перестали радоваться. Гости из Питера ахнули и попытались синхронно рухнуть в обморок. На грани потери сознания они издали полустон-полувой:
— Холодова?!!
— Прокурора?!!
— Можем и вас! — вполголоса прогундосил мгновенно перестроившийся в такт пахану Гнида.
Обморок сразу был отложен до весны. Первый барыга вжал голову в плечи и нерешительно спросил:
— А киллер?..
Второй так же пугливо прошептал:
— У нас никто не согласится…
Моченый обвел тяжелым взглядом сходняк и отчеканил:
— Нашего зарядим. Лучшего!
Газетные вырезки пошли по рукам. Авторитеты, собравшиеся со всей Колымы, представляющие цвет преступного мира, заколебались. С фотографий в аудиторию целились серо-стальные глаза будущего Генерального прокурора, горящие фанатичным блеском. Они внушали страх и совершенно не вызывали желания связываться с их обладателем. В бараке стало тихо.
Бумажки доползли до самого дальнего и темного угла. Там сидели представители зон не очень строгого, а то и совсем мягкого режима. Ну, и прочие разношерстные авторитеты, не пригласить которых было вроде нельзя, но и прислушиваться к ним тоже было впадлу. Сходняк молчал. Тишина звенела. И лишь один человек не замер в цепенящем ожидании. Он продолжал шуршать газетами в самом непочетном углу. Его лицо оставалось в тени, но даже в полумраке было видно, как шевелятся тонкие губы, нашептывая никому не слышные слова. Вокруг него невидимым облаком реяли сомнения. Человек кивал своим мыслям, одновременно отрицательно кривя рот.
Напряжение достигло апогея. Самые отчаянные головы Заполярья клонились все ниже, в надежде, что жребий пролетит мимо. Моченый приподнялся с председательского места, суровым взглядом выискивая подходящего камикадзе. Над столом, совсем как на цивилизованном Западе, висело доверие к мнению руководства. Никто не хотел никого… В смысле — умирать. Гнида раздвинул тесно сомкнутые плечи присутствующих и высунул голову почти на середину стола. Плешь шестерки угрожающе сверкнула в тусклом свете. Назревший вопрос отлетел от нее в обе стороны и повис в воздухе:
— Кто пойдет?!
Под требовательным взглядом Моченого сходняк полег носом в стол, как ботва от ветра. Колымские авторитеты не уважали харакири как метод. Валить прокурора оказалось страшно. Гнида обиженно засопел, выискивая, кого зачморить в энтузиасты. Внезапно человек в дальнем углу перестал перекладывать вырезки с фотографиями Холодова и резко встал, видимо, приняв непростое решение. Сходняк вздрогнул. В полной тишине прозвучало:
— Я его штохну!
Что конкретно собрался сделать с прокурором никому не известный сухощавый мужичок в подозрительно стильной телогрейке с меховым воротником, никто не понял. Но фраза прозвучала настолько зловеще, что даже самые матерые уголовники поежились. Пауза длилась долго. Народ молчал, боясь поднять глаза. Безмолвствовал Гнида, мучительно вспоминая, что означает на фене непонятное слово. Браток Сева под столом разминал ягодичные мышцы, стимулируя мыслительный процесс. Даже Моченый, напрягая оставшуюся половину зрения, пребывал «в непонятках». Смутное предчувствие чего-то страшного дымкой накрыло совещание. И вдруг Ваня-Шнифт протяжно заскулил. Его первого контузило озарением. Старый трухлявый зек схватился за голову и просипел едва слышно, себе в подбородок:
— Те-еплы-ый!..
— Те-еплы-ый!!! — прошелестела аудитория и онемела.
Зону демократа Чернышевского сковало ужасом. О легендарном душегубе слышали все. Причем слышали ТАКОЕ, что в душе каждого Теплый являлся воплощением самого страшного персонального кошмара. Шашлык машинально схватился за усы, пытаясь спрятать свое мужское достоинство. Сева почему-то прикрыл голову, видимо, единственный орган, лишенный защитного мышечного слоя. Шнифт плотнее прижался к стулу тощим задом, сберегая «очко». Сходняк мелко затрясло.
Моченый покосился на замолкшего шестерку. Гнида виновато пожал плечами, демонстрируя собственную непричастность к катаклизму. Пахан не любил театр и кривляющихся там педерастов. Поэтому никаких пауз держать не стал. Он медленно вылез из-за стола. Ему тоже было жутко. Но надо было как-то реагировать на материализацию эпоса. И Моченый пошел вперед, показывая, кто является главным авторитетом Колымы. От скрипа его протеза дубленые татуированные шкуры оторопевших зеков собрались в складки. Где-то под столом, в первых спазмах медвежьей болезни, тревожно заурчали воровские кишечники. Теплый стоял и ждал, слегка шевеля губами. Словно разминаясь перед схваткой.
Они встретились ровно в семнадцать минут одиннадцатого. Пахан остановился и внезапно протянул чуть подрагивающую руку:
— Здоров. Я — Моченый… Смотрящий я.
Загадочный ответ прозвучал мгновенно, без малейшей заминки:
— Теплый. Гуманю тут. Штоха провисла. — Расписанная диковинными узорами ладонь ответила на приветствие авторитета уверенным рукопожатием.
