Итак, сестры снова оказались дома. Эдвард к тому времени покинул родительский кров, он был официально усыновлен мистером и миссис Томас Найт. Генри Остин позже говорил, что отцу весь этот план с усыновлением нравился значительно меньше, чем матери, да и она настаивала на нем лишь ради блага самого Эдварда. Так что, похоже, как и с отправлением девочек в школу, ее голос был тут решающим. Правда, в случае с сыном Эдвардом обстоятельства благоприятствовали такому плану. Его переезд в другое семейство совершился не вдруг, мальчик был достаточно взрослым, чтобы понимать и ценить то, что происходит. Сохранив связи со Стивентоном, он прекрасно вписался в мир Найтов. Они были богаты, мягкосердечны, хотя и не блистали умом. Да и Эдвард не отличался ни интеллектом, ни творческими способностями, зато имел доброе сердце и ровный нрав. И хотя впоследствии он взял имя Найтов, но в душе остался Остином, преданным своей настоящей семье. Эту преданность не смогли поколебать ни годы путешествий, ни женитьба на дочери баронета, ни унаследованные в дальнейшем огромные поместья и состояние Найтов.
Усыновление Эдварда Найтами и болезнь девочек совпала с получением Джеймсом степени в Оксфорде. Он остался в своем колледже младшим преподавателем, но часто приезжал домой и снова увлекся театральными представлениями. Возможно, его вдохновило появление новых соседей в Эше, деревушке, расположенной за Дином, — там поселился преподобный Джордж Лефрой с женой Анной и тремя ребятишками. Его жену соседи сразу прозвали «мадам Лефрой», отмечая таким образом как происхождение ее супруга от французских протестантов-гугенотов, так и ее собственную незаурядность, — Анна пользовалась репутацией ценительницы поэзии, знатока Мильтона, Поупа, Коллинза, Грея, «поэтических пассажей Шекспира». Она и сама писала стихи. Красивая и умная, с прекрасным чувством юмора, она разительно отличалась от приземленных жен окрестных сквайров. Она любила приемы и балы и вызывала «оживление в любом обществе, в котором оказывалась». Эти слова принадлежат ее брату, но отражают общее мнение. Анна элегантно одевалась, ее волосы были всегда красиво причесаны и припудрены, с лица не сходила приветливая улыбка. И она не позволяла детям или домашним заботам отвлекать ее от приятных разговоров о новом стихотворении или пьесе. «Мадам Лефрой» скоро сделается любимой наставницей Джейн Остин. Девочка будет ею искренне восхищаться и именно к ней бежать за советом или ободрением. Анна всегда находила для Джейн время — «идеальная» мать, которую легко было предпочесть собственным, столь обыденным родителям…
Видимо, 1784 год восьмилетняя Джейн провела дома. Теперь она была в состоянии прочесть любую книгу с полок отца. Она выучилась читать и по-французски (возможно, благодаря урокам у миссис Коули). Об этом говорит принадлежавший ей том «Fables choisies»[29] с ее именем и датой: «Декабрь 1783». На форзаце книги ее брат Фрэнсис пробовал писать свое имя с разнообразными росчерками и завитушками и какой-то усталый ученик — может быть, сама Джейн — нацарапал: «Хорошо бы уже закончить», а еще, крошечными буквами: «Мама сердится папа ушел» (вероятно, отклик на события дня в приходском доме).
Задний форзац тома «Fables choisies», принадлежавшего Джейн Остин (из собрания правнуков адмирала сэра Фрэнсиса Остина).
Миссис Лефрой, по всей видимости, советовала Джейн, какие книги прочесть, пополняя список, предлагаемый отцом и матерью. В 1784 году умер доктор Джонсон, что, возможно, и подтолкнуло младшую Остин к чтению в журнале «Бродяга» его эссе, написанных хорошим «подвижным» слогом, с драматическими зарисовками из жизни: тут можно найти и охотника за богатством, и капризную пятнадцатилетнюю мисс, раздраженную надзором старших, и удочеренную племянницу, попранную, отверженную и ставшую проституткой, и много-много других историй. Они написаны так живо и выразительно, что словно бы позволяют ребенку, склонному к размышлению, заглянуть в окошко взрослой жизни.
Позднее Джейн связала имя Джонсона с Анной Лефрой в стихотворении ее памяти, трогательно соотнося его величие «среди всех людей» с ее исключительностью в кругу друзей. Стихотворение это очень искреннее, но разочаровывает расхожими выражениями вроде «ангел», «бесценный друг», «пленительная грация», «энергия души прекрасной», которые не дают представления о живом человеке, не позволяют увидеть, как складывалась их дружба…
В июле в большом стивентонском амбаре состоялось еще одно представление, на этот раз комедии, а именно — «Соперников» Шеридана. Пьеса впервые увидела сцену в год рождения Джейн в театре «Друри-Лейн»[30], а теперь была «разыграна молодыми Леди и Джентльменами в Стивентоне», как написал Джеймс в начале пролога, который должен был произносить тринадцатилетний Генри. Все это было, пожалуй, поамбициознее «Матильды». Без сокращений пьеса длится пять часов, в ней двенадцать главных персонажей, и три из них — женских; Джеймс должен был либо привезти друзей из Оксфорда, либо занять в постановке младших братьев и сестер. Некоторое подтверждение тому, что он выбрал второе, содержится в финальных словах пролога, где Джеймс обращается к сидящим в зале девочкам:
Создания цветущие, от вас Одной награды дивной ждем сейчас: Мы юны, нам ли большего желать? Не хмурьтесь, мы готовы умолять — Лишь улыбнитесь! В зрелые года Мальчишек страхи сгинут навсегда, Но ту улыбку не забыв, сердца Благодарить вас будут без конца, Вы нас узрите вновь у ваших ног: Ведь каждый, взрослым став, любовь сберег.
По сравнению с его более ранним прологом это, можно сказать, прорыв. К тому же просто удивительно, что пятнадцатилетний мальчик с таким изяществом говорит о грядущей взрослой любви. Если младшие действительно приняли участие в спектакле, то можно смело предположить, что Джейн Купер и Кассандра играли Лидию и Джулию и что, возможно, даже Джейн Остин дали роль — служанки Люси. Детям, выросшим в доме, полном книг, должно быть, казалась очень смешной начальная сцена, где служанка Люси прячет книги, которые без спросу взяла из библиотеки ее госпожа Лидия, а та нервничает, что ее застанут за чтением самых неподобающих из них:
ЛИДИЯ. Скорее, Люси, милочка, спрячь книги. Живо, живо! Брось «Перигрина Пикля» под туалет. Швырни «Родрика Рэндома» в шкаф. «Невинный адюльтер» положи под «Нравственный долг человека»… «Лорда Эймуорта» закинь подальше под диван. «Овидия» положи под подушку… «Чувствительного человека» спрячь к себе в карман. Так… так… Теперь оставь на виду «Поучения миссис Шапон», а «Проповеди Фордайса» положи открытыми на стол…
ЛЮСИ. Ах, сударыня, парикмахер выдрал из них все листы вплоть до «Предосудительного поведения»…