Сейчас стоит мне раскрыть книгу, и я вспоминаю о тебе. С мужчинами все иначе. С юных лет я инстинктивно чувствовала, что должна оберегать от тебя эту грань своей жизни, иначе ты и ее захватишь, наводнишь своим эгоизмом и щедростью, прозорливостью и любовью. Ты с некоторого расстояния наблюдала за тем, как я влюблялась и остывала, как набивала себе шишки и снова поднималась на ноги. Ты была счастлива моим счастьем и не мешала моему горю – не заламывала рук и не читала мне нотаций. Наверное, ты всегда понимала, что главная любовь моей жизни – это ты и сильнее я не полюблю уже никого. В конце концов, мы любим так, как нас любили в детстве, а все наши дальнейшие переживания – лишь эхо той давней любви. Так что всеми своими привязанностями, включая безграничную слепую любовь к детям, я обязана тебе. Каждый раз, когда я раскрываю книгу, мне нестерпимо хочется вновь увидеть твое спокойное сосредоточенное лицо, и я вздрагиваю, сознавая, что больше никогда тебя не увижу, а самое ужасное – что ты больше никогда на меня не посмотришь. Вот в чем горе – знать, что я больше никогда не поймаю на себе твой взгляд. Когда уходят те, кого мы любим, вместе с их утратой мы теряем часть себя. Я жила в этом мире под твоим взглядом, там было мое место. Это казалось мне таким естественным, данным навеки, что я даже не задумывалась, почему это так. Не исключено, что именно поэтому мне удалось в свои сорок остаться девчонкой – с двумя детьми, двумя браками и двумя разводами. Я сменила несколько квартир, несколько работ и нескольких любовников. Сейчас мне предстоит повзрослеть. Чем для меня обернется взросление? Может быть, я превращусь сразу в старуху? Мне не нравится сиротство – я не создана для печали. Или я ошибаюсь? Вдруг печаль как раз и есть моя судьба, и с этих пор мы будем с ней неразлучны?
– Я чувствую у тебя внутри какой-то комок. Ты очень напряжена, – сказала колдунья-косметичка. – Можно я положу руки тебе на сердце?
Я нехотя согласилась: моя грудь существует не для того, чтобы на нее клали руки тетки средних лет, пусть даже колдуньи.
Она осторожно прикоснулась ко мне ладонями, и я сквозь шелк платья почувствовала их тепло. Но мне стало неловко, и я так и не смогла расслабиться. Через полминуты колдунья отняла руки.
– Ты слишком зажата. Как будто у тебя сердце заперто в клетке.
– У меня недавно мать умерла.
– Понятно… – Она помолчала, из чего я вывела, что она точно самозванка: настоящая колдунья тут же предложила бы панацею от любой беды. – Ладно, – после паузы произнесла она. – У меня есть ароматические палочки с эфирными маслами, которые открывают сердце. Зажигаешь такую палочку в спальне перед сном…
– Извините, но я терпеть не могу всю эту эзотерическую муру, – перебила я ее, размышляя о том, что зря позволила себя лапать. – Я не верю ни в народную медицину, ни в гомеопатию, ни в прочие глупости.
– Что, и в цветы Баха не веришь – в ужасе воскликнула она, хватаясь за болтающийся на груди золотой крестик с крошечным рубином в центре.
– Не верю.
Кажется, мой скепсис огорчил ее больше, чем известие о смерти моей матери.
– У меня дедушка был врачом. Хирургом. В нашем доме верили только в науку, – примирительным тоном объяснила я.
Она молча закончила массаж. Я посмотрела на пальцы ног – ногти порозовели.
На прощанье «колдунья» протянула мне два флакончика с эфирными маслами:
– Возьми. Вот увидишь, пригодятся. Береги себя.
Я взяла флакончики. Отдам их детям – пусть химичат в свое удовольствие.
8
Элиса – загорелая, с распущенными длинными волосами, – явилась в джинсовой мини-юбке, белом топе и совершенно не подходящих к ансамблю серебристых босоножках. Я не без зависти подумала, что она нарядилась ради Дамиана. Наряжаться ради конкретного мужчины и просто наряжаться (как в последнее время делаю я) – это разные вещи. Хотя, на мой взгляд, самые элегантные люди – это те, кто одевается ради себя. Росту Элиса небольшого, но у нее ладная фигура с округлыми формами (особенно хороша пышная задница). Меня завораживают кисти ее рук – тонкие и в то же время сильные, размером почти как мои, хотя я намного выше. Когда я говорю ей об этом, она, изображая скромность, отвечает: «Это руки, созданные для труда». Истинная правда: ее руки – умелые и надежные. Они не похожи на мужские, по которым я схожу с ума, – способные порвать пасть льву; но не похожи и на твои – унизанные старинными кольцами, привыкшие взметаться вверх, призывая всех богов, и с легкостью рвавшие на части человечьи души. Я уверена, что в руках Элисы заключена целебная сила: пожелай она, смогла бы снимать у других жар и отгонять ночные кошмары. Кстати, если бы не она, мы за все эти дни, скорее всего, ни разу толком не пообедали бы. Нас с Софией перспектива возиться на кухне отвращает настолько, что мы готовы довольствоваться йогуртом, тостами и белым вином. А дети у нас такие здоровые и крепкие, что их, как я иногда подозреваю, достаточно время от времени просто поливать.
На ужин нас пригласили Каролина и Пеп. Кроме хозяев, будет лучший друг Пепа Уго, приехавший к ним в гости на несколько дней. «Еще один мужчина, – машинально отметила я про себя, пока Элиса с Софией вели увлекательную беседу о моделях туфель. – Может, удастся с ним пофлиртовать».
В эту минуту вошел Эдгар, как мне кажется, целиком состоящий из длинных загорелых рук и ног. Нико пока еще больше напоминает упитанного щенка, а Эдгар уже на пути к превращению в стройного оленя. Двигается он, как многие другие подростки, словно нехотя, словно с трудом преодолевая сопротивление воздуха, всем своим видом демонстрируя, до чего происходящее вокруг ему неинтересно: дескать, чего я тут не видал? Так же он и разговаривает. Ему как будто лень произнести законченную фразу, и он едва цедит слова. Лишь изредка, не чаще раза в месяц, на него вдруг нападает говорливость, и тогда он часа два подряд разглагольствует о событиях школьной жизни. Но, поскольку он не способен ясно излагать мысли, его речь звучит сбивчиво, особенно когда он давится смехом, а заодно – едой, так как желание выговориться обычно настигает его за ужином. В результате я, как ни стараюсь вникнуть в смысл его рассказа, не понимаю ничего или почти ничего. Повторив каждую историю раза по три, он вперяет в меня подозрительный взгляд, объявляет, что я – глухая тетеря, и замолкает еще на месяц. Примерно с той же регулярностью я провожу с детьми традиционную беседу на тему «Жизнь прекрасна».
– Вы хоть понимаете, как нам повезло? Посмотрите, какие здесь деревья! Оглянитесь вокруг, на нашу улицу! Вдохните воздух полной грудью! – призываю я их в минуты эйфории, вызванной вином или поцелуями, когда я снова чувствую себя молодой и сильной. Эдгар недовольно морщится; Нико покорно делает глубокий вдох и отвечает, что воздух действительно прекрасный, но я говорила им про него уже тысячу раз, а улица, ввергающая меня в такой восторг, – это просто улица, по которой мы проходим четырежды в день. А вот чего ему действительно хочется, так это поехать во Флоренцию, как я обещала два года назад. Ты в свое время грозилась, что накажешь их и не повезешь в Египет. «Если будете плохо себя вести, ни в какой Египет мы не поедем», – говорила ты. В конце концов в Египте случилась революция, а ты заболела, и вопрос о поездке отпал сам собой. Твоей последней мечтой была поездка во Флоренцию. Я объясняла, что не смогу одновременно присматривать и за тобой, и за Эдгаром и не представляю, что делать, если тебе станет хуже (в Барселоне в нашу жизнь уже прочно вошли звонки в «скорую», инвалидное кресло и ночные поездки в больницу), а ты ужасно злилась и обвиняла меня в том, что я всегда все порчу. Мариса, в свою очередь, мечтала побывать в Риме, и я пообещала, что мы обязательно туда съездим, как только она поправится. Мы договорились, что она на некоторое время поселится в твоей городской квартире и научит меня готовить свое знаменитое гаспачо и легендарные крокеты, – о том, чтобы остаться в Кадакесе одной, она и слышать не желала. Но переехать она не успела. Меня не было рядом с ней, когда она так неожиданно умерла; в тот день и в два предыдущих я сидела у тебя в палате, совершенно не сознавая, что время в больнице течет гораздо быстрее, чем за ее стенами, что свеча догорит раньше, чем я думала, что смерть, обезумев, уже мчится наперегонки с жизнью по стерильно чистым коридорам, оскальзываясь на линолеуме и едва не сбивая с ног медсестер и посетителей. Наверное, у каждого из нас есть такое место, куда мы мечтали съездить, но так и не съездили. Мы строим планы, хотя уже знаем, что им не суждено осуществиться, – времени осталось совсем мало и никто не подарит нам лишней минуты. Разве это не ужасно: смотреть на мир все еще зрячими глазами и понимать, что никуда ты больше не поедешь, потому что твои возможности тают с каждым днем.
