Получив несколько отказов в публикации от газетчиков, он обратился к одному из уважаемых представителей младшего поколения, Арне Гарборгу. Коллега, который был на восемь лет старше Гамсуна, пообещал прочесть рассказ «Лекционное турне», но лишь спустя несколько дней. Гамсун, который находился на грани душевного кризиса, был просто сражен. Он не смог сдержать своего негодования и на следующий день вынужден был извиниться: «Уже в течение пяти лет мне постоянно говорят „приходите завтра“ — целых пять лет. Я так устал. Мне так надоело это „Приходите завтра“»[36]. Он доверительно признавался, что окрылен надеждой услышать вместо избитых фраз что-то новое, искреннее, что часто редакторская правка буквально убивает его, когда тот или иной редактор возвращает ему рукописи со своими замечаниями. В письме Гамсун приводил пример такой правки: один редактор увещевал его, что нельзя употреблять выражение «грязный ветер». Для того чтобы подчеркнуть, насколько для него важно услышать мнение старшего коллеги, он, можно сказать, кладет свою голову на плаху: «Я обращаюсь к Вам за окончательным приговором. Я жду его именно от Вас. Я осознаю, как рискованно заниматься деятельностью, к которой я испытываю подлинную страсть, но которая оборачивается лишь какой-то детской забавой. Если приговор Ваш будет таков, что более мне не следует писать, то я и не буду писать».
Гарборг выразил мнение, что манера письма в рассказе «Лекционное турне» заимствованная, весьма непривычная и что, скорее всего, Гамсун подражал Достоевскому или какому-то другому русскому писателю. Сначала это мнение вызвало у Гамсуна протест, потом обиду, а потом он понял, что это следует расценивать как комплимент и одобрение. Ведь Гарборг сравнивал его с прославленными русскими писателями, хотя на тот момент Гамсун еще не читал их.
Роман, над которым он работал все это время, никак не давался ему. Он слишком быстро уставал, ощущал какую-то опустошенность, слова не шли к нему, волна вдохновения отступила.
С наступлением лета, когда редакционные портфели опустели, «Дагбладет» наконец напечатала рассказ «Лекционное турне». Но той реакции, на которую Гамсун рассчитывал, не последовало. Никто не восклицал, что на литературном горизонте появился гениальный писатель. Те немногие, кто откликнулся на публикацию, сетовали на то, что он так неосторожно разоблачил себя.
В крестьянской среде возвышение или падение происходит постепенно, на это уходит целая жизнь или даже жизнь нескольких поколений. В городе такое может произойти в течение нескольких недель и даже дней. В третий раз, совершенно изможденный, Гамсун устремляется в норвежскую столицу.
И опять ничего. Он жаловался, что горожане его не оценили.
Теперь у него уже не было денег даже на то, чтобы платить за квартиру. Ему исполнилось двадцать семь лет, но у него не было никакой литературной репутации, жизнь была такой жестокой. Он совсем пал духом, но писать не бросил.
Гамсун был зарегистрирован в качестве бездомного, и ему были предоставлены для ночлега нары в камере одного полицейского участка.
Но, несмотря ни на что, он продолжал писать. Гамсун понял, что в Кристиании у него нет никаких перспектив.
19 августа 1886 года Гамсун стоял на борту «Гейзера», судна, отплывавшего в Америку. Взмокший от пота и обессилевший, смотрел он на родную норвежскую столицу, которая так ярко светилась всеми окнами и которая не желала признавать его.
Два с половиной года назад он уже отплывал в Америку с большими ожиданиями. Теперь он вновь ехал в Америку, расставшись с чем-то большим, нежели последняя буква в фамилии. У него уже не было никаких иллюзий относительно того, что кто-то из скандинавских эмигрантов или кто-то еще в Новом Свете ждет его сочинений. Но ведь и в Норвегии они были никому не нужны.
Он прибыл в Чикаго — на этот раз он не собирался ехать дальше, в глубь страны. Он решил, что заработает некоторую сумму, чтобы оплатить все свои долги, а потом, накопив денег, вернется в Норвегию. Кроме того, он был уверен, что в его багаже будет рукопись книги, которая перевернет его жизнь. «О да, мы еще встретимся. В действительности я не оставляю надежду закончить свою книгу», — поверял он свои мысли товарищу [9; 354][37].
Его не оставляли мысли о будущей книге и об отданных в заклад его книгах в Вальдресе, которые, как он опасался, дядя его товарища может распродать. Он непрестанно размышлял обо всем этом, перетаскивая шпалы, цемент и тяжелые ящики с болтами.
Трамвайная сеть в Чикаго постоянно расширялась. Гамсун работал, как вьючное животное, при сорокаградусной жаре за 1,75 доллара в день, мечтая, что сможет стать резервным кондуктором. Эту должность ему удалось занять позднее, чем он рассчитывал, сначала ему пришлось поработать на конке, которая тогда уже была устаревшим видом транспорта ультрасовременного Чикаго.
Пришли рождественские дни, он работал по ночам, было холодно, из-за недостатка одежды утеплялся газетами, прокладывая их слоями между рубашками, свитером и пиджаком. Лошади двигались достаточно медленно, так что он вполне успевал прочитать таблички с названиями улиц. Таким образом, он мог всегда точно выкрикивать названия остановок. Потом ради более высокой зарплаты он стал добиваться места кондуктора на маршруте в район «Коттедж», и его взяли. Этот маршрут был проложен в респектабельной части города, пассажирами здесь часто оказывались представители буржуазии, и конечно, здесь ходил самый новый и по последнему слову техники оснащенный трамвай. Его тянули не лошади, а электрическая энергия, которая шла по проложенному в земле кабелю.
Однако вскоре Гамсун потерял это место.
На этом маршруте надо было работать особенно тщательно. В обязанности кондуктора входило давать сдачу, знать названия всех улиц, громко выкрикивать остановки. Случалось, что в темноте или в тумане он ошибался и высаживал пассажиров слишком рано или слишком поздно. Ужасно трудно работать кондуктором, когда страдаешь близорукостью из-за того, что годами приходилось много читать при плохом освещении. И сосредоточиться порой ему бывало нелегко.
Небольшие скопленные им средства быстро закончились. Ему доводилось читать о некоронованном короле, властителе скотобоен Филиппе Арморе. Он решил посетить его контору. Вот как он это описывает: «Это было огромное убогое помещение, внешне походившее на сарай, в котором было полно конторских служащих. У входа стоял молодой человек, исполняющий обязанности вахтера, он взял мое письмо и направился с ним на середину комнаты, где на возвышении сидел какой-то человек и работал с бумагами. Это и был Армор. Я стоял, не смея поднять на него глаза, меня мучил стыд, я боялся получить недвусмысленный отказ. С быстротой молнии вахтер вернулся обратно, протягивая мне двадцать пять долларов. Я не успел опомниться и по-идиотски спросил: „Это мне?“ — „Да!“ — улыбнулся молодой человек. „Что он сказал?“ — спросил я. „Your letter was worth it“» [9: 343][38].
