Особенно после нового большого сражения с войском боярина князя Федора Ивановича Мстиславского. 21 января 1605 года под Добрыничами в Комарицкой волости войска самозванца были разбиты. И какой безумный оракул мог тогда предсказать, что до вступления царевича Дмитрия Ивановича в Москву остается ровно пять месяцев?!
В конце января – начале февраля 1605 года, то есть в те самые дни, когда самозванец бежал из-под Добрынич, в Варшаве собрался сейм Речи Посполитой. Все, что король Сигизмунд III мог сообщить о действиях «московского государика» своим сенаторам и шляхте, – это то, что на сторону Дмитрия перешел Чернигов, а сам так называемый «царевич» под Новгородом-Северским встретил «войско великого князя». Даже не зная о крупном поражении самозванца, участники варшавского сейма не одобрили действий тех сенаторов, которые поддержали его поход. Литовский канцлер Лев Сапега прямо порицал сандомирского воеводу Юрия Мнишка, говорил о том, что письменно обращался к нему, чтобы тот «возвратился назад». Сейм не принял предложений короля относительно московских дел, а король не согласился на пункт о «московском государике», предложенный сеймом: «Всеми силами и со всем усердием… принимать меры, чтобы утишить волнение, произведенное появлением московского государика, и чтобы ни королевство, ни великое княжество Литовское не понесли какого-либо вреда от московского государя, а с теми, которые бы осмелились нарушать какие бы то ни было наши договоры с другими государствами, поступать как с изменниками» [51]. Так, по итогам сейма 1605 года, сандомирский воевода Юрий Мнишек и его семья чуть не оказались вне закона за свою поддержку «московского царика». Надежды на хорошие для Мнишков новости из Московского государства были призрачными. Обитателям Самборского замка оставалось отпустить русских пленных и поскорее предать забвению все происшедшее…
Но когда на царевиче Дмитрии Ивановиче уже готовы были поставить крест в Речи Посполитой, в Московском государстве его звезда только начала восходить. Решающей оказалась поддержка, оказанная самозванцу запорожскими и донскими казаками. Царевич был прав, когда с самого своего появления в Самборе в конце 1603 года непрестанно обращался с призывами к казачеству. Вот кто на долгие годы стал главной политической силой. В отличие от наемного шляхетского войска, державшегося одним регулярным жалованьем, казаки были не лишены поэзии и романтики войны. Все, что им недоплачивали, они, не брезгуя ничем, могли взять сами. Имущество, а иногда и сама жизнь отнимались у других во имя высокой цели поддержки прав на престол царевича, пострадавшего от преследователя казаков Бориса Годунова. И это вдруг перестали называть убийством и грабежом.
Царевич Дмитрий и его войско спровоцировали вихрь Смуты, пронесшийся сначала по Северской земле, а потом по всему Московскому государству. Главной жертвой событий стал царь Борис Годунов, со скоропостижной смертью которого разрушилось все, что он выстраивал десятилетиями. Но пока Борис был на троне, он не имел права не справиться с вызовом, брошенным ему самозванцем. Потерпев поражение под Добрыничами, царевич Дмитрий Иванович казалось бы не должен был уже оправиться. Он спрятался в преданном ему с самого начала движения Путивле, под охраной стен одной из немногих каменных крепостей Московского государства. Там царевича никто не преследовал и не тревожил, и это стало огромной ошибкой царя Бориса Годунова. А царевич, оказавшись в Путивле – опять в знаменательные для него дни Великого поста, – повел себя как настоящий наследник православного государства, выказав особенное почтение принесенной из Курска «Коренной» чудотворной иконе Божьей Матери. С этой иконой он позднее вступит в Москву [52].
Вспоминал ли он тогда о невесте Марине Мнишек, оставленной в Речи Посполитой, об обещаниях, данных ксендзам и отцам-иезуитам? Однозначно можно сказать, что он о них не забыл. Начиная с марта 1605 года из Путивля в Рим шли донесения отцов-иезуитов Николая Чижевского и Андрея Лавицкого. Сам царевич Дмитрий писал нунцию Клавдию Рангони 4 и 14 апреля и 13 мая 1605 года [53]. В этих письмах сообщались любые благоприятные детали, чтобы показать, что дело московского царевича еще не пропало. В них содержался рассказ о призыве казаков на службу, перечислены семь городов, перешедших на сторону самозванца, – Воронеж, Оскол, Белгород, Валуйки, Борисов (Царев-Борисов), Елец и Ливны. Царевич Дмитрий Иванович гордо сообщал о переименовании Царева-Борисова в Царьгород. Знал ли нунций Рангони о том, что так называли Константинополь в Московском государстве? Если знал, то он мог расшифровать послание таким образом, что царевич Дмитрий не забыл обещаний о крестовом походе против турок.
Царь Борис Годунов тем временем отпустил одну часть своего войска из-под Новгорода-Северского и Добрыничей по домам, а другую послал воевать мятежную Комарицкую волость и наводить порядок в городах Северской земли. В феврале 1605 года годуновское войско стало собираться под Кромами, где засел с донскими казаками атаман Андрей Корела. Кромы стояли на пути из Москвы в Путивль, и туда была направлена из Севска рать боярина князя Федора Ивановича Мстиславского. Но сидевшие в осаде казаки, окопавшиеся в землянках, оказались лучшими воинами, чем стоявшие в открытом зимнем поле дворянские сотни. Зимою тогда благоразумно старались не воевать из-за трудностей, связанных с обеспечением войска зимней одеждой и продовольствием. Царю Борису Годунову пришлось пренебречь этим правилом, но натуру служилых людей трудно было переделать. Они начали разъезжаться из войска, явно не желая воевать, что чрезвычайно приободрило самозванца в Путивле.
Дорога между Москвой и Кромами весной 1605 года была наезженной. Поэтому в полках под Кромами быстро узнали о внезапной смерти царя Бориса Годунова, последовавшей 13 апреля. Пока в полках правительственной армии готовились присягнуть новому царю Федору Борисовичу Годунову, царевич Дмитрий тоже получил чрезвычайно обрадовавшую его весть. Он как будто предвидел, что произойдет в ближайшее время. Фортуна опять повернулась к нему лицом, как и при его вступлении в Московское государство. Войско под Кромами перешло на сторону Дмитрия Ивановича. Даже герой недавних сражений под Новгородом-Северским воевода Петр Федорович Басманов предпочел присягнуть «сыну Грозного», а не сыну Годунова, и увлек за собой сомневающихся. Со стен Путивльской крепости царевич увидел приближавшуюся депутацию от бывшей годуновской рати во главе с князем Иваном Васильевичем Голицыным. Приняв раскаявшихся в своей поддержке царя Бориса Годунова воевод, самозванец «простил» их и стал готовиться к походу на Москву. Он снова стал энергичен и уверен в своем скором воцарении.
Не стал царевич поминать и двусмысленного поведения почти отказавшегося от него сандомирского воеводы Юрия Мнишка. В Самбор немедленно был послан человек, чтобы известить о благоприятных событиях под Кромами. В письме из Путивля Юрию Мнишку 1 (11) мая 1605 года Дмитрий Иванович собственноручно приписал о сообщениях перебежчиков, что в Москве «сам простой народ не дает промолвить ни малейшего слова о том, чтобы выбрать себе государем Борисова сына». Воспрянувший духом будущий «отец» самозванца сообщил о приезде посланца царевича королю Сигизмунду III. В Кракове заждались уплаты долгов Юрием Мнишком, поэтому сразу вызвали воеводу ко двору вместе с гонцом. 24-25 мая 1605 года царевич Дмитрий Иванович послал воеводе Юрию Мнишку, его старшему сыну саноцкому старосте Станиславу Мнишку с женой Софией Головчинской приглашения на свою будущую коронацию в Москве [54]. Марины Мнишек нет пока среди его адресатов, но она не могла не знать о том, какую перемену означало для нее близкое воцарение Дмитрия Ивановича.
