Чтобы вечер получился стоящим, ей нужно было заполучить хотя бы одно «приватное шоу». И тогда, если повезет, она, возможно, сумела бы раскрутить клиента еще на один пятнадцатиминутный показ, что, естественно, оплачивалось дополнительно. Размышляя об этом, Куколка пальцем вдавливала трусики себе в анус. Если получится, думала она, это даст дополнительные сто баксов, и тем самым бездарный вечер будет спасен.
– О-о-о! – сладострастно стонала она.
В зале стоял отвратительный запах, похожий на вонь подсыхающего аммиака. Поясницу ломило, а ступни жгло от страшно неудобных и совершенно шлюшеских туфель, которые обязаны были надевать все девушки – как говорила Сэллс, эта обувь может показаться соблазнительной только костлявой Барби. Стоя на четвереньках, Куколка повернулась к толстяку в деловом костюме и опустилась перед ним на колени, стараясь делать все, чтобы он не сводил с нее глаз, спрятанных под пижонскими темными очками. Глядя прямо на него, она медленно стиснула грудь и сомкнула пальцы на соске, слегка пощипывая его, чтобы набух.
Толстяк протянул к ней дрожащую руку с зажатым в ней «клубным» долларом чаевых. «Да чтоб вас всех!» – подумала Куколка и встала, находясь теперь совсем рядом с ним.
– Ах, спасибо большое, – сказала она и, отсчитав положенные три удара сердца, ибо действительно была настоящей профессионалкой, чуть слышно прибавила: – Вы не такой, как все прочие. Вы истинный джентльмен. А мне всегда так приятно танцевать для джентльменов.
И она медленно, очень медленно стала раздвигать ноги, а потом с понимающей, заговорщицкой улыбкой посмотрела на толстяка и опустила глаза, глядя на руку, которой уже ласкала внутреннюю часть своих бедер, думая при этом только о сумке от Louis Vuitton, к которой давно присматривалась. Сейчас цена на сумку была самым удивительным образом снижена до шестисот долларов, и она могла бы уже завтра ее купить, если бы удалось завести этого толстяка. А заодно и как-то окупить совершенно бездарный вечер.
Куколка застонала, словно изнемогая от страсти – это был довольно-таки странный звук, однако именно он частенько срабатывал, играя роль спускового крючка, – и резким движением сунула руку себе под трусики. Затем она выразительно посмотрела на толстяка в дорогом костюме, уверенная, что уж это-то окончательно его добьет, но оказалось, что темные очки направлены не на нее, а на Джоди, танцующую у соседнего шеста.
Но просто так сдаваться Куколка не собиралась, ведь на кону была сумка от Louis Vuitton! И, хотя у нее уже очень болели разбитые колени, она снова резко откинулась назад, опустилась на четвереньки и принялась крутить задницей перед носом у толстяка, надеясь, что он все-таки обратит на нее внимание. Куколка продолжала раскачивать попой, и колени у нее ныли все сильней, а ступни и вовсе горели огнем, но стоило ей подумать о том, как гордо она идет по улице с новой сумкой, такая уверенная в себе, так замечательно одетая, и боль отступала.
Она все-таки заставит его к ней повернуться! Заставит! А когда ее выступление на пилоне будет закончено, сама подойдет к нему, сядет рядом и продолжит «работать» – уж этому-то искусству она за минувшие пять лет научиться успела. И все это лишь с одной целью: заставить его раскошелиться и заплатить за пятнадцатиминутное «приватное шоу». Правда, болтать с ним она не станет – разве что это будет абсолютно необходимо; она решит держать ушки на макушке, а рот – на замке. Так она поступала со всеми мужчинами, побуждая их рассказывать о своей жизни и мечтах. И ей всегда удавалось заставить их говорить, так что на нее водопадом обрушивались всякие дерьмовые подробности, а ей оставалось лишь время от времени восклицать: «Да? Вау! Правда? Невероятно!»
В последнее время клиенты в основном представлялись управляющими какой-нибудь крупной шахты, хотя пару лет назад сказали бы, наверное, что торгуют земельной недвижимостью. А еще чуть раньше сказали бы, что являются антрепренерами или продюсерами. Но они всегда делали деньги. И у каждого «вот-вот» должен был осуществиться его главный проект. И во всех этих бесчисленных историях единственной константой, которую Куколка оказывалась в состоянии запомнить, были ее собственные стандартные восклицания: «Да? Вау! Правда? Невероятно!»
А если кто-то из них все же давал себе труд поинтересоваться жизнью самой Куколки, то она отвечала, что работает в Chairman’s Lounge только для того, чтобы платить за учебу в университете, что она уже на третьем курсе медицинского, что не замужем, что до сих пор так и не встретила настоящего мужчину.
Иногда, танцуя на пилоне, она смотрела сверху вниз на всех этих обманщиков, сидящих в зале, и ей казалось, что весь мир основан на лжи. Разве хоть один из них сегодня, придя домой, расскажет жене или подруге, где он был, на что смотрел и до какой степени от этого завелся? Нет, конечно. Однако все женщины знают о подобных местах и молча мирятся с тем, что мужчины продолжают туда приходить и развлекаться, но никогда об этом ничего не рассказывают. Мужчины вообще о подобных вещах предпочитают помалкивать, разве что могут намекнуть на это в разговорах друг с другом.
И в итоге Куколка пришла к выводу, что мир действительно существует в основном за счет лжи и обмана: люди постоянно выдают себя за кого-то другого; говоря вслух о заветных желаниях, они на самом деле хотят чего-то совсем иного; и все это – и ложь, и бесконечные обманы, – как она впоследствии убедилась, считается абсолютно приемлемым.
Когда, например, Джоди или Эмбер, закончив танец на пилоне, отправлялись с кем-то из мужчин в гостиницу – разумеется, если плата была достаточно высокой и им самим этого хотелось – и там проделывали всякие трюки, притворяясь, будто невероятно возбуждены, а мужчины тоже делали вид, будто не замечают их притворства, и все прекрасно понимали, что это ложь, нагромождение одного обмана на другой, что люди никогда не являются тем, кем кажутся, и никогда не говорят правду о том, чем занимаются и какие чувства на самом деле испытывают. Однако все это считалось абсолютно нормальным, настолько нормальным, что, когда Куколка как-то раз высказалась по этому поводу в раздевалке, Сэллс посмотрела на нее как на сумасшедшую, покачала головой и произнесла: «Да ты что? Все очень даже хорошо».
Когда Куколка вернулась на пилон, к бронзовой надежности шеста, то оказалось, что толстяк в дорогом костюме уже ушел, и теперь она вряд ли смогла бы сказать, что «все очень даже хорошо». Она вилась вокруг шеста, который в такие моменты, как этот, казался ей единственной стабильной вещью в мире, и продолжала внимательно осматривать сидящих в зале мужчин, надеясь отыскать еще кого-нибудь с достаточно толстым кошельком.
Одного она наконец все же приметила: это был одинокий мужчина средних лет, только что вышедший из бара и направлявшийся в сторону помостов с танцовщицами. Он был невысокий, коренастый, с брюшком-бочонком; на нем красовался дорогой, но безвкусный светло-серый летний костюм, видимо, итальянский. Лицо его отчего-то показалось Куколке знакомым. «Тип в таком костюме, – подумала она, – либо даст на чай долларов пятьдесят, либо от него и селедочного хвоста не дождешься».
16
Со стаканом в руке Ричард Коуди забрался поглубже в обволакивающий уютный полумрак зала и обнаружил разлапистое кресло рядом с пилоном, на котором танцевала какая-то брюнетка в еле заметных трусиках-стрингах. У брюнетки были округлые женственные руки, вполне весомые бедра и восхитительные ягодицы – на такой фигуре приятно отдыхал глаз после мускулистых прелестей остальных танцовщиц, которые они с гордостью выставляли напоказ. С интересом следя за спектаклем, который брюнетка устроила на пилоне, Ричард Коуди все пытался вспомнить, где же он ее видел. В ее облике явно было что-то знакомое. Как же ее звали?.. Может, Тиффани? Или Тиффани звали ту, из клуба «Дерзкая девчонка»? «Да какая разница, как ее тут кличут? – подумал он. – Задница у нее просто потрясающая!»
