Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Французов, переставших быть французскими подданными, дипломаты защищать не хотели, но тем, кто имел законное право на защиту, они старались оказывать помощь. Так, в 1827 году Риго де Ла Браншардьер, учитель во французском пансионе в Петербурге, привел своих учеников в православную домовую церковь при пансионе. Он был нездоров, к концу службы устал стоять и скромно присел в уголку на стул, после чего на него немедленно донесли полиции. За оскорбление местных национальных нравов его схватили и отправили в сумасшедший дом, откуда через 36 часов освободили (с обязательством немедленно покинуть Россию, что он с восторгом и осуществил) благодаря хлопотам французского поверенного в делах Фонтене, который обратился с ходатайством к вице-канцлеру Нессельроде. Другой пример: когда в 1832 году «французский подданный из Нанси Леон Серве за учиненную кражу сужден был санкт-петербургскою палатою Уголовного суда и по решению оной наказан плетьми и отослан в кораблестроительные арестантские роты», французский посол маршал Мортье обратился с ходатайством к императору, и тот «Высочайше повелеть соизволил содержащегося в санкт-петербургских морских арестантских ротах арестанта, французского подданного Леона Серве, освободив из настоящего звания, выслать за границу», что и было исполнено. В 1834 году благодаря стараниям поверенного в делах Лагрене был, как уже упоминалось, освобожден арестованный петербургской полицией француз Пьерраджи. Наконец, известная по книге Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» история французского журналиста Луи Перне могла бы кончиться для ее фигуранта гораздо более трагично, если бы не хлопоты соотечественников. Перне привлек к себе внимание либеральными разговорами и, по версии III Отделения, «противоречивыми сведениями о своей профессии, ибо объявлял себя то гражданским инженером, то рантье, путешествующим по собственной надобности, то негоциантом, прибывшим в Россию по делам». Он был посажен в Москве на съезжую (полицейский участок, куда помещали пьяниц и бродяг и отправляли крепостных для наказания) и провел там три недели без суда и следствия (о том, что представляла собою съезжая, подробнее рассказано в главе третьей, с. 159–160). Выпустили Перне, по всей вероятности, благодаря хлопотам французского посла Баранта, узнавшего об аресте соотечественника от Кюстина, и выслали из России с предписанием в нее не возвращаться.
Известны и противоположные случаи, когда дипломаты помощи соотечественникам, попавшим в беду, не оказывали. Кстати, такой «отрицательный герой» участвовал и в истории Перне: поскольку арестовали француза в Москве, то вступиться за него должен был бы московский консул, но он ничего делать не стал под тем предлогом, что Перне провел в Москве почти полгода и не удосужился его посетить; теперь, мол, пусть пеняет на себя. Именно поэтому Кюстину пришлось по приезде в Петербург обращаться к послу Баранту, своему хорошему знакомому. Еще один пример дипломатического бездушия приводит упоминавшаяся выше сенсимонистка Сюзанна Вуалькен. Ее добрые знакомые – коммивояжер Дюпре и его жена-модистка – обвинили некую мадемуазель Пешар и ее русского любовника, сына богатого купца, в попытках развращения их четырехлетней дочери, однако ни консул Валад, ни поверенный в делах Перье не сделали ровно ничего, чтобы помочь французской чете. Сюзанна Вуалькен усмотрела в этом «позорную капитуляцию» французской дипломатии, «которая хочет во что бы то ни стало жить со всеми в мире и не желает предпринимать усилия, скорее всего обреченные на неуспех, по столь ничтожному поводу». «Мы все, – прибавляет она, имея в виду членов французской колонии из своего окружения, – были унижены этим; нам казалось, что на глазах у иностранцев нанесен урон французской чести». Если бы такая история приключилась с англичанами, восклицает француженка, посол их страны незамедлительно бы за них вступился.
Выезд из России
Выехать из России иностранцу было, конечно, легче, чем приехать, но и для этого тоже требовалось соблюдение некоторых формальностей.
Кюстин в своей «России в 1839 году» возмущался:
Никто не вправе выехать из России, не предупредив о своих планах всех кредиторов, иначе говоря, не объявив о своем отъезде через газеты трижды, с перерывом в неделю. Следят за этим строго – правда, если заплатить полиции, этот срок можно сократить, но одно или два объявления в печати появиться должны непременно. Без свидетельства властей, удостоверяющего, что вы никому ничего не должны, вам не дадут почтовых лошадей.
На это возразил в своей «антикритике» на книгу Кюстина Н. И. Греч:
Это распоряжение в высшей степени благотворно, и всякий порядочный человек охотно ему подчиняется. Впрочем, маркиз поразительно извратил его сущность. Первую публикацию отделяет от второй не неделя, а всего один день. Подкупить же полицию в этом случае решительно невозможно, ибо давать взятку следовало бы генерал-губернатору: ведь паспорта подписывает именно он. Если же отъезжающий представит поручителя, владеющего недвижимостью в Санкт-Петербурге, он может получить паспорт и не дожидаясь публикаций.
Как это происходило в обычных случаях, когда иностранец покидал Россию не по высочайшему повелению, а по доброй воле, в соответствии со своими собственными планами, можно увидеть на примере паспорта некоего Альфонса Гебье, французского торговца. В паспорте, выписанном ему в Петербурге 14 июля 1831 года и подписанном военным генерал-губернатором Эссеном, объявлялось «всем и каждому, кому о том ведать надлежит», что его податель (или, как сказано в документе, «показатель») отправляется морем за границу, «в свидетельство чего и для свободного проезда дан сей паспорт, который чрез три недели теряет силу свою, для пропуска предъявителя за границу». В паспорте сообщались приметы отъезжающего («лета – 34, рост средний, волосы светло-русые, лицо овальное, лоб умеренный, брови светло-русые, глаза голубые, нос, рот умеренный, подбородок круглый»). В тот же день 14 июля 1831 года паспорт был завизирован в посольстве Франции в России: виза за подписью секретаря посольства Т. де Лагрене также удостоверяет, что с этим паспортом его податель имеет право выехать во Францию. Этот паспорт коммерсант Гебье предъявил сначала в петербургской портовой таможне, затем, 16 июля, в канцелярии военного губернатора Кронштадта, а на следующий день на кронштадтской таможне. 11 августа паспорт записывают «в конторе у корабельных смотрителей» и «на брандвахте в купецкой гавани», 13 августа «прописывают на дальней брандвахте» и наконец 15/27 сентября на корабле «Три друга» Гебье прибывает в Гавр, о чем в паспорте сделана запись тамошней портовой инспекцией.
Среди французов, проживавших в России, была особая категория – бывшие военнопленные, которые в 1814 году, когда всем пленным вообще была официально дана возможность вернуться на родину, добровольно остались в России и даже приняли российское подданство. Если такой француз решал все-таки, по прошествии двух десятков лет, выехать во Францию, гражданским губернаторам начиная с 1834 года предписывалось предварительно выяснить у него, женат ли он, какого вероисповедания его жена и дети, согласна ли жена, а также и дети, если они совершеннолетние, ехать с ним за границу, «не имеется ли на нем казенных недоимок, не заключал ли он с казною или с частными лицами условий еще не исполненных» и не встречается ли вообще каких-либо возражений против его отъезда у губернского начальства. Обо всем этом губернаторы должны были известить министра внутренних дел, и если все ответы были благоприятные, министр испрашивал высочайшее разрешение на удовлетворение просьбы, и после получения такового французу позволялось выехать из России. Вообще же дела об увольнении иностранцев из российского подданства должен был рассматривать Сенат (за исключением особых случаев, нуждавшихся в высочайшем разрешении).
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
