— Что-нибудь пропало?
— Нет, там в столе, в ящике, было немного денег, их не тронули.
— А что тогда там искали?
— Понятия не имею. — Роберт залпом допил бренди. — Чарльз, не плеснешь еще малость старому приятелю?
— Ты погоди, не психуй! — Кинг передал ему бутылку. — Может быть, все не так страшно. Вот ко мне в кабинет люди целый день ходят, туда-сюда, прямо вокзал какой-то, Сент-Панкрас.[5] Может быть, кто-нибудь просто искал нужную ему книгу.
— Нет, Чарльз, они обшарили весь стол и все папки.
— Тогда, наверное, администрация университета или факультетские шпики решили проверить, как у тебя дела — вроде как плановая проверка, так частенько делают. У тебя же там не было ничего такого?
— Но мне страшно, Чарльз. Если тебя в чем-то подозревают, значит, ты уже наполовину виновен, сам знаешь.
— Даже если и так, у тебя же там не было ничего такого, чтобы к тебе прикопались, верно?
— Не знаю. — Роберт сделал еще один маленький глоток, поднялся и медленно подошел к окну, напряженно о чем-то думая. Наконец он обернулся к Чарльзу и посмотрел ему прямо в глаза: — Только между нами!
— Конечно.
— Пару месяцев назад меня назвали в числе кандидатов, чтобы написать книгу. Научно-исследовательская работа по истории революции. Официальная версия.
— Ого, поздравляю! Вот уж не думал, что ты когда-нибудь станешь «официальным» историком.
— Видишь ли, Чарльз, это дело такое… очень щепетильное… я не должен о нем никому рассказывать. То есть вообще никому, даже тебе. Там будет много работы в закрытых архивах — секретные документы и тому подобное. Так что я, разумеется, понимал, что будут всякие проверки.
— Это уж будь уверен! Прогрессивных историков им не надо!
— Но мне и в голову не приходило, что они могут залезть ко мне в кабинет!
— Придется тебе к этому привыкать, если ты собираешься взяться за это дело. Ну, если оно тебе так уж надо. В любом случае, Роберт, можешь не сомневаться: у них уже собрано на тебя досье толщиной в руку. Твоя наука — благодатная область для подрывных теорий. Тем более что раньше они тебя не беспокоили. То есть вообще ни разу.
— Знаю, Чарльз, знаю. Почему, думаешь, я всегда так осторожничал? — Роберт снова сел в кресло.
— Если тебе не нравится быть у них под колпаком, может, не стоит и браться за эту книгу?
— Все не так просто, Чарльз. Это огромный проект. Такой случай если и выпадает, то только раз в жизни. Я сразу пробьюсь наверх, сразу. А если я откажусь, придется забыть и о продвижении, и о грантах. Они не любят, когда их предложения отвергают, особенно если они уверены, что человек не откажется.
— Но ты мог бы сказать, что такой груз ответственности тебе не по силам — ну, я не знаю, — неужели так трудно придумать подходящий предлог для отказа?
— Чарльз, но ведь я правда хочу взяться за эту работу. Ты даже не представляешь, как сильно. Проблема в том, что мне очень не хочется, чтобы они копались в моей жизни.
— Судя по твоему рассказу, это всего лишь проверка. Да что они смогут такого найти? Ты всегда был таким осмотрительным.
— А вдруг они узнают про «Паводок»?
— «Паводок»?! — Чарльз расхохотался. — Роберт, да когда это было? Лет пять назад, если не больше.
— Но неприятности могут быть крупные. До сих пор.
— Да брось ты, Роберт, с чего бы? Просто мелкое безрассудство, по молодости лет.
— Может быть, для тебя, Чарльз, но для меня все гораздо серьезнее.
— Там все было вполне даже мирно, Роберт. Тем более что его читали-то, дай бог, с полдюжины человек. В любом случае, даже если они найдут копию — а их, по-моему, уже давно не осталось, — откуда они узнают, кто это писал?
— Да, да, я знаю. Чарльз, я тут вот что подумал. Они наверняка будут опрашивать моих знакомых — родных, друзей, коллег. Они могут и к тебе заявиться.
— Отлично. Я им скажу, что ты — образцовый коммунист, до мозга костей.
— Чарльз, я ведь знаю, что могу на тебя положиться. Но просто… если они тебя спросят, как давно ты меня знаешь, как мы познакомились, ну и так далее.
— Роберт, я же не идиот, чтобы рассказывать им про «Паводок». Все, что может затронуть тебя, для меня обернется не лучше.
— Конечно, конечно. Я вот о чем — можно ведь и самому не заметить… Ты можешь случайно сказать им обо мне что-то такое, что меня скомпрометирует; скажем так, прозвучит не особенно хорошо.
— Думаешь, я им скажу, что ты гомосексуалист?
— Да нет же, но ведь они будут расспрашивать обо всем подробно, потом начнут выводы делать! А ты — единственный, у кого в разговоре с ними может вдруг проскочить что-то не то.
— Можешь не сомневаться, ничего такого у меня не «проскочит». Так вот ты чего весь извелся, что у тебя в кабинете рылись?
— Я целый день только об этом и думаю, Чарльз. И, кроме тебя, мне больше не с кем поговорить. Все пытаюсь припомнить, не было ли в столе чего-нибудь… телефонного номера или каких-нибудь пометок. Такие мелочи очень легко забываются.
— Даже если они и узнают, что тут такого ужасного? Половина Кембриджа — «голубые», и всем на это плевать.
— Это правительственное задание, Чарльз, строго секретное. Им не нужны неблагонадежные люди. Зачем лишний раз рисковать? Если мне не дадут эту работу — это уже будет плохо само по себе, а если они вдруг решат устроить мне крупные неприятности? Ну, вроде как показательный пример — для устрашения остальных и укрепления морали. Мне могу пять лет впаять за распущенность и безнравственность. Называется, за аморалку. Я потеряю семью, карьеру — все потеряю.
— А стоит ли эта работа такого риска?
— Поздно, уже ничего не поделаешь. Они уже начали под меня копать. Если все пройдет хорошо, для меня это будет самой большой в жизни удачей. Надо только постараться, чтобы все прошло хорошо. Шансы невелики, но я должен был поговорить с тобой, Чарльз. И когда они станут тебя расспрашивать…
— Конечно. Можешь не сомневаться. А насчет обыска у тебя в кабинете — ну найдут они там чей-нибудь телефон, так он им скажет, что вы просто приятели. Ему и о своей шкуре тоже надо подумать, правильно? Слушай, Роберт, не переживай ты так, давай лучше отметим. Эта работа — большая честь. Видно, кому-то там наверху ты приглянулся. Давай еще выпьем, отличный коньяк, правда? Я его из Парижа привез. — Кинг снова наполнил стаканы. Выпивка явно шла Роберту на пользу. Он уже почти успокоился.
