— Не знаю... Когда услышал крик, почему-то сразу побежал через лоджию туда.
— Вам не кажется странным подобный маршрут?
— Так получилось...
— Жижин, не кривите душой. Ведь в ваших интересах говорить правду.
Жижнн вздыхает.
— Ящик с кафелем в бабарыкинском подъезде прятал, на восьмом этаже.
— Он и сейчас там лежит? — недоверчиво интересуюсь я.
— Продал...
— И, естественно, не знаете кому?
— А что смеяться? Я паспортов не спрашиваю.
— Мужчина в папахе в тот день к вам приходил?
Жижин не понимает.
— В папахе?
— Они с Бабарыкиным бежали но лестнице впереди вас,— поясняю я.
— A-a-a… Видел кого-то. Но я его не знаю. Да он сразу, как из подъезда выскочил, за угол шмыгнул.
— Вот так,— раздумчиво произношу я, потом неожиданно даже для себя спрашиваю: — К крове Хохлова нас отправлял Дербеко? Или сами пошли?
— Что я там забыл?
На лице Жижина такое неподдельное недоумение, что становится ясно — все мои расспросы об одежде, а которой погиб Хохлов, повиснут в воздухе.
18.
Дербеко, узнав, что всего лишь час назад плиточник-мозаичник Жижин, он же взяткодатель, взят мной под стражу и направлен в следственный изолятор, становится сговорчивым и, тяжело вздохнув, просит несколько листов бумаги, на одном из которых, несмотря на мои настойчивые разъяснений, что документ не может называться явкой с повинной, поскольку пишется уже после того, как следствию стало известно о совершенном преступлении, все-таки выводит крупными красивыми буквами именно этот заголовок. Работает он усердно. Время от времени беззвучно шевелит губами, очевидно, производя свои нехитрые расчеты, отирает тыльной стороной ладони выступающий на лоб пот, сосредоточенно покусывает колпачок шариковой авторучки. Закончив сочинение, Дербеко перечитывает его, словно проверяя, нет ли в нем орфографических ошибок, после чего передает мне.
На исписанных аккуратным почерком страницах он полностью признает себя виновным в нарушении правил техники безопасности; повествует о том, как начальник управления Мизеров, пообещав ему должность главного инженера, просил в случае чего дать показания, что распоряжение о допуске Хохлова к работе дал не он, а Омелин; рассказывает о завышения объемов работ Жижину, получении с него за это взяток и даже про то, как пытался склонить на ту же махинацию Бабарыкнна и Тропина.
Но, услышав мой вопрос, не по его ли указанию исчезла спецодежда Хохлова, Дербеко снова ощетинивается:
— Это у вас фантазия, извините, разыгралась... Я же помню, как вы на меня посмотрели, когда нашли оторванную пуговицу.
— Ну и как? — любопытствуй я.
— Будто я вашего Хохлова столкнул... Бросьте вы все это. Никто его не толкал. Да, занудный мужик был, но таких сколько хочешь. Да и не повод это. Сам он упал, уж поверьте моему опыту. Бывает такое.
— Антон Петрович, вы не задумывались над тем, что если это не несчастный случай, ваша ответственность за нарушение правил безопасности исключается? — говорю я таким тоном, словно эта мысль пришла мне в голову только сию минуту.
— Даже если бы и задумывался, на другого валить не стал бы,— отрезает Дербеко,— Мой срок за взятки от этого меньше не будет.
— Со многим из сказанного вами я согласна, но до сих пор не могу понять, откуда вам стало известно, что Хохлов упал с четвертого, а не с какого-нибудь другого этажа?
— Это всем известно,— недоуменно смотрит Дербеко,— Я из вагончика на крик прибежал, спрашиваю, что произошло, как? Мне говорят: упал с четвертого этажа.
— Кто «говорят?»
— Там Данилов стоял,— неуверенно тянет прораб.— Зайцев этот, бородатый... Кто-то из них, ведь Жижин с Бабарыкиным позже подбежали.
— Кто?
Дербеко, плотно сжав губы, втягивает носом воздух и, задержав его на некоторое время в груда, выдыхает:
— Все-таки, кажется, Данилов.
Тимофей Дементьевич? Любопытно?.. Насколько мне помнится, тот говорил, будто не видел падения Хохлова. Перебираю в памяти беседы с Даниловым — ничего настораживающего. Зайцев? Тоже какая-то нелепость. Что же получается? Бабарыкин был в соседнем подъезде. Там же Жижин и неизвестный в «пирожке». Дербеко сидел в вагончике, Зайцев направлялся за карандашом и находился в это время на улице. Данилов проходил мимо подъезда... А пуговица оторвана!.. Может, довериться опыту Дербеко?
— Лариса Михайловна,— негромко окликает прораб.— Вы меня арестуете?
Рассеянно киваю.
— Да, да... Безусловно.
Дербеко снова шумно вздыхает.
— Могу я от вас позвонить домой?
— Звоните...
Набрав номер, он отворачивается к окну.
— Катя, это я... Нет, не с работы... Неприятности у меня. Короче, меня арестовали... Рассказывать долго... Да не вой ты, не вой! Без тебя тошно!.. Собери мне теплое белье, телогрейку, сапоги кирзовые, они в кладовке лежат, пожрать чего-нибудь... Куда привезти?— Дербеко вопросительно смотрит на меня.
— Если в течение часа, то сюда — подсказываю я.
Дербеко повторяет мои слова жене, добавив от себя: «Только рысью!» — и резко кладет трубку.
19.
Разглядываю красную прокурорскую печать на постановлении об избрании Дербеко меры пресечения в виде содержания под стражей, вдруг соображаю, что с минуты на минуту должна появиться его супруга, у которой наверняка гораздо больше вопросов, чем у Павла Петровича. Ох уж эти женские слезы. Мужчины переносят их легче, поэтому спешу к Селиванову, на чье попечение оставлен Дербеко.
Под стрекот селивановской пишущей машинка объявляю Дербеко постановление об аресте и обращаюсь к своему коллеге:
— Евгений Борисович, ты никуда не собираешься?
Пальцы Селиванова зависают над клавишами.
— Я?! Ты что?! У меня такое обвинительной заключение, что часов до десяти из-за стола не вылезу!
— Мне уехать надо.
Селиванов машет рукой:
— Езжай, езжай. Присмотрю за твоим подопечным, пока машина за ним не придет.
Благодарю отзывчивого коллегу, прощаюсь, выскакиваю из прокуратуры и, промчавшись на «Ниве» по улицам сумеречного города, успеваю в проектный институт, где работал Алексей Иванович Хохлов.
В конце коридора, устланного мягким линолеумом, упираюсь в высокую дверь вычислительного центра. Из машинного зала раздается мерное гудение, изредка прерываемое очередями печатающего устройства.
Отыскиваю кабинет начальника и стучусь,
— Щедловский Олег Львович,— представляется похожий на актера Калягина, начинающий полнеть мужчина в темно-синем костюме, голубой рубашке и широком, как салфетка, галстуке, когда я сообщаю ему цель своего визита.
