— И все же, что вас побудило взять на себя чужую вину?
— Как вам сказать... Мизерова пожалел. Думаю, действительно я свое прожил, отработал, какой от меня толк. А ему еще работать да работать. Что же из-за несчастного случая губить человеку будущее...
— О своей судьбе не думали? Ведь за преступление, которое вы на себя взвалили, предусмотрено наказание в виде лишения свободы.
— Какое лишение?! — искренне удивляется Омелин.— Борис Васильевич сказал, ничего серьезного мне не будет.
Вспоминаю одну из бесед с Мизеровым, с горечью роняю:
— Он у вас большой специалист в юриспруденции… Какие еще юридические тонкости он вам разъяснял?
— Что я, как участник войны, под амнистию попадаю, что характеристику хорошую даст, общественного защитника выделит, адвоката хорошего найдет... Даже имя называл, Зиновий какой- то... Честно говоря, этим он меня и убедил...
Меня так и подмывает прочитать мораль этому пожилому, много пережившему человеку, сказать, что таких людей, как Мизеров, нужно не жалеть, а хватать за руку и стаскивать с начальственного кресла. Ведь он, не задумываясь, пытается прикрыться другим!.. Но я молчу. Гораздо полезнее и действеннее — представление следователя, направленное в вышестоящую организацию.
17.
В вагончике кажется еще жарче, чем в прошлый раз. Наверное, оттого, что на улице сегодня не такой лютый холод. Здороваюсь с бородатым Зайцевым и спрашиваю:
— Где остальные?
Зайцев откладывает свой фолиант.
— Бабарыкин с обеда не вернулся, Жижин только что ушел в свой подъезд, Данилов в столярке всегда обедает, Дербеко домой уехал.
— Если вас не затруднит, пригласите Жижина,— прошу я.
Когда приходит Жижин, особой радости на его лице не вижу. Горбатый нос плиточника-мозаичника глядит куда-то выше моей головы, словно Жижин не замечает моего присутствия и ему вообще нет дела до того, чем вызвав интерес следователя к его персоне.
— Здравствуйте, Жижин,— делая приветливую мину, говорю я.
Тот, буркнув в ответ что-то нечленораздельное, косится на вошедшего в вагончик Дементьича.
— Доброго здоровьица,— улыбкой приветствует меня Данилов.— Помешал, поди?
Отвечаю на приветствие и поворачиваюсь к Жижину.
— Я бы хотела с вами побеседовать... Проедемте со мной.
— Здесь нельзя? — хмурится он.
— Нежелательно.
Дементьич стаскивает рукавицы и, опустившись на корточки возле калорифера, протягивает руки к спирали. Заинтересованно поглядывает на нас снизу вверх.
— Тимофей Дементьевич, — обращаюсь к нему. — Появится Дербеко, передайте, пожалуйста, чтобы сразу ехал в прокуратуру.
— Обязательно,— с видимым чувством удовлетворения кивает Данилов.— Не беспокойтесь, все в точности исполню.
В моем кабинете Жижин становится похож на карася, привезенного в корзине с травой и сомлевшего от долгой дороги. Спрашиваю, как давно и какие суммы он передает Дербеко за завышаемые объемы работ. Глаза Жижина выпучиваются, рот медленно открывается и закрывается, но совершенно беззвучно.
— Я жду ответа,— напоминаю ему.
— Какого? — выдавливает Жижин.
— Откровенного.
Но он продолжает молчать.
— Ладно, дело ваше. Не хотите отвечать на этот вопрос, ответьте на другой.
Жижин впивается глазами в мою переносицу.
Спрашиваю:
Чем вам не угодил Хохлов?
— Хотите сказать, что это я столкнул его? — кривя рот, хмыкает Жижин.
— Зачем вы передавали Дербеко деньги?
— Когда? — осторожно любопытствует он.
— По моим данным, довольно часто. Напомнить?
— Зря стараетесь, не было этого.
— А в «Ветерке»? Десятирублевыми купюрами? — спрашиваю я и, уже блефуя, добавляю: — Еще напомнить?
Жижин, крутнув плохо выбритым кадыком, с усилием выговаривает куда-то в сторону:
— Не надо... Отдаю ему каждый месяц по пять червонцев.
— И как давно?
— Тысячу двести уже выложил,— угрюмо признается Жижин.
Произвожу в уме несложные расчеты, после чего уточняю:
— Два года?
Жижин кивает. Делает это он с таким прискорбием, будто был беззащитной овечкой, с которой только и знали, что стригли шерсть. Поэтому снова уточняю:
— Сколько денег вы оставляли себе? Имеются в виду незаконные.
Жижин буркает:
— Рублей шестьдесят — семьдесят...
— Жижин,— укоризненно произношу я.— Вы знаете, как называется то, чем, вы с Дербеко занимались?
— Преступление,— неохотно роняет он,
— Тяжкие преступление,— поясняю я. — Хищение и дача взятки. А у Дербеко — получение взятки. Вам раньше это в голову не приходило?
— Догадывался.
— И все-таки продолжали?
— Куда деваться, раз Дербеко меня втянул,— жалуется он.
— Значит, Жижин, вас это устраивало,— констатирую я.
Не найдя сочувствия, допрашиваемый срывается на злобное шипение:
— А кого бы это не устроило?! Все хотят поменьше работать, а жрать получше. Только красивыми словами прикрываются! Знаю я этих передовиков — бессеребреников! Им еще не так завышают! Небось не отказываются!
Широко раскрыв глаза, разглядываю нахала. Потом ставлю его на место:
— Вы лучше помолчите. «Втянули» его! Плитку воровать вас тоже кто-нибудь учил?
— Какую плитку?
— Кафельную!- Конечно, вас устраивало, что Дербеко все видит а молчит. А Хохлов молчать не хотел.
— Что вы все этого Хохлова ко мне приплетаете?! Сдался он мне!
— Где вы находились, когда раздался крив Хохлова?
— На пятом этаже. В ванной плитку докладывал.
— В одном подъезде с Хохловым! — утверждаю я.
— Ну и что? Он же с четвертого свалился.
— Откуда вам это известно?
— Все говорят.
— После крика вы сразу вниз побежали?
— Жижин менее уверенно, чем прежде, отвечает:
— Ну, да...
— Спустились по лестнице того же подъезда, в котором работали?
— Кажется...
— Откуда такая неуверенность?
Нос Жижина целится в лужицу талого снега под его валенками, руки сжимаются и разжимаются, словно он хочет размять затекшие пальцы.
Как вы оказались в соседнем подъезде? — тороплю я.
