Анна попросила нацистов подождать немного, пока она соберет свои вещи, и объявила отцу, что бесполезно настаивать, она не позволит ему уйти и отправится туда сама, без него. Мари проводила Фрейда в его комнату и вздрогнула, заметив, как Анна берет таблетку и незаметно кладет в карман своего платья. Она с ужасом поняла, что их врач, Макс Шур, дал ей это на случай пыток, и тоже попросила у него одну такую же, а потом, дрожа, спрятала в коробочке для пилюль в своей сумочке. Этого специалиста по внутренним болезням, который стал семейным врачом Фрейдов, представила им Мари. А до этого он был пациентом Рут Мак Брунсвик, проводившей с ним психоаналитические сеансы.
Нацисты увезли Анну в гестапо, расположившееся в отеле «Метрополь», а с Фрейдом осталась Мари Бонапарт. Он упал на стул, бледный как смерть. Принцесса никогда не видела его в таком состоянии. Она понимала, что он дорожит Анной больше всего на свете. Двух других детей он тоже любил, но она бесспорно его любимица. Без нее он не мог дышать. Его последняя дочурка, та, что была непредвиденным, нежеланным ребенком, оказалась смыслом всей его жизни, вкус к которой он уже потерял. Он курил сигару за сигарой, ходя взад-вперед, бормоча неразборчивые слова. У него разболелась челюсть. Он готов был упасть, сдаться, и только мысль о дочери привязывала его к жизни.
Марта поддерживала его, прикрывая рукой лицо, чтобы спрятать покрасневшие от слез глаза. Она пыталась говорить с ним о стратегии, которую следует избрать, чтобы освободить Анну, но он ее не слушал.
Мари предложила съездить за ней. В конце концов Фрейды согласились, при условии, что ее будет сопровождать Макс Шур.
Как только тот пришел, она попросила его пойти с ней в посольство, чтобы попытаться спасти Анну. Она надеялась склонить к вмешательству консулов Греции и Франции. Потом они отправились в гестапо. Сидя в коридоре рядом с Максом Шуром, Мари караулила выход молодой женщины, пытаясь подавить дурные предчувствия.
Анна готова на все, чтобы спасти отца. А Мари, которая отдала бы за него свою жизнь, полдня ходила по всем известным ей консульствам, чтобы попытаться освободить ее. И вот, когда под вечер она решается наконец постучать в дверь комнаты, где удерживают дочь Фрейда, та вдруг открывается и оттуда выходит мертвенно-бледная Анна.
На сей раз спрятать лицо невозможно: опасность вполне реальна. Анна поняла это во время допроса, который вел нацист, занимающийся делом ее отца. Фрейд должен уехать. Покинуть Вену как можно скорее.
Глава 10
– Как оставить этот город, где я провел всю свою жизнь, – сказал Фрейд, обращаясь к Мари. – Я построил здесь карьеру, сделал настолько важные открытия, что без гордыни отношу себя к племени мессианских революционеров. И здесь я должен завершить своего «Моисея». Через тему учителя я хотел бы затронуть проблему ненависти и гонений. Когда народ убивает учителей, как было сделано во время аутодафе 1933 года, он готов принять любых диктаторов и самые извращенные идеологии!
– Вы закончите вашу книгу, когда окажетесь в Лондоне, в безопасности! Взгляните, что они сделали тут с Мартином, с Анной, с вами самим. Прислушайтесь к этому шуму под вашими окнами. Волнения, которые будоражат город, не предвещают ничего хорошего. С тех пор как они пришли за Анной, я весь день сижу в коридоре, на ступенях лестницы, чтобы преградить им путь, на тот случай, если они вернутся. Скажите мне, наконец, что вас тут удерживает.
– Я хотел бы забрать свои письма, – помолчав, продолжил Фрейд. – Письма, которые я писал Вильгельму Флиссу.
– Так вот, значит, почему. Но я знаю от Анны, что вы сожгли все письма, которые писал вам Флисс. Зачем?
– Это ведь мои письма, не так ли? Так что я вправе их сжечь, если захочу. Но несмотря на все свои попытки я так и не смог забрать те, что были посланы Флиссу. Его жена меня ненавидит. И она не захотела вернуть их мне. Я ей даже предлагал деньги, но она отказалась, потому что именно я просил ее об этом. И вот я узнаю от Анны, что они в ваших руках.
– Верно, – согласилась Мари. – Я приобрела эти письма, после того как вдова Флисса выставила их на продажу. Двести восемьдесят четыре написанных вами письма. На самом деле по смерти Флисса Ида доверила их своему сыну, а он в конце концов уступил их берлинскому антиквару и писателю Рейнхольду Шталю, и тот в свой черед выставил их на продажу. Вынужденный покинуть Германию из-за нацистских преследований, Шталь пришел ко мне и произвел на меня очень хорошее впечатление. Он сказал, что получил предложение из Америки, но отклонил его, потому что не хочет, чтобы письма покидали Европу. Я недавно выкупила их, сумев сбить цену до двенадцати тысяч франков за все ваши письма – некоторые из них адресованы Брёйеру. Там также имеются очень пространные теоретические наброски, написанные вашей собственной рукой…
– В этих письмах вся моя жизнь. Когда по смерти Флисса я хотел их забрать, а Ида воспротивилась этому, я даже заболел. Она ненавидела меня: думала, что я пытался разрушить ее брак. Я ее не любил, это правда. Говорил, что она духовно глупа. Брёйер, познакомив меня с Флиссом, стал нас ревновать, и это он предостерег ее против моего влияния на Флисса, которое называл «засильем», так что мы с ним были вынуждены исключить наших супруг из обоюдных отношений. Но теперь-то, когда вы их приобрели, вы же можете вернуть их мне!
– Они уже не ваши, и вы это прекрасно знаете, поскольку адресовали их Флиссу. И я обещала Иде, что не отдам их вам.
– Мари, вы даже не представляете себе, во что вмешиваетесь. Эти письма адресованы Вильгельму, и не касаются никого, кроме меня, поскольку он умер.
– Из-за чего вы с ним рассорились?
– Это сложно объяснить…
– Как он отреагировал, прочитав «Толкование сновидений»? В первую очередь я думаю о сне «Non vixit», который приснился вам в 1898 году после периода депрессии и интеллектуального спада.
– Мы с ним стали реже писать друг другу, у меня уже не было прежнего желания сообщать ему обо всем, чем я был занят. Да и он тоже стал остерегаться меня. Как мне уже случалось упоминать, я обнаружил его подозрительность по отношению ко мне и желание отдалиться, когда толковал свой сон «Via villa Sezerno». «Sezerno» по-итальянски значит «скрытое». Вильгельм скрывал от меня, где был на отдыхе, хотя я должен был отправить ему срочные и важные для меня документы, поскольку они подтверждали в одном случае истерии теорию родительского соблазнения, по поводу которой он колебался. Скрывать свой адрес означало для меня отказ от диалога или недоверие по отношению к моим исследованиям. Я понимаю теперь, что за четыре года до нашего разрыва его дружба ко мне уже была под сомнением. В то время я хотел подвергнуть нас обоих анализу, но он откровенно отказывался от этого. Я заметил, что мы уже не были настроены в унисон и что между нами всегда была разница в способности принять некоторые истины.
– А почему он отказывался от теории родительского соблазнения?
– Он не хотел принять идею, что инцест гораздо более распространен, чем считается. Что направило меня к теории эдипова комплекса, которая позволяет рассматривать это со стороны сексуальной фантазии ребенка и его желания соблазнить отца или мать.
