На следующее утро, в полседьмого, ударили в колокол. Арбогасту указали, что первым делом он должен убрать к стенке койку и приготовить к выносу “парашу”. Едва он с этим управился, как дверь отперли, “парашу” забрали, опустошили ее где-то в конце коридора и вернули в камеру. Выдали Арбогасту чашку эрзац-кофе и кусок хлеба. Тарелок здесь не было, только миски. После первого завтрака в тюрьме Брухзал Арбогасту велели вооружиться веником, находящимся в нише возле “параши”, и подмести в камере. В семь тридцать приказали выйти на поверку всем, кто участвовал в общих переплетных и ковровых работах или занимался ручным трудом у себя в камере. Арбогасту, с трудоустройством которого пока не определились, тоже было велено выйти на поверку.
— На выход!
Камеры, одну за другой, отперли, и заключенные организованно вышли в коридор. Арбогаст огляделся и кивнул товарищам по несчастью, но никто не удостоил его и взглядом. И ему показалось, что дистанция между ним и остальными чуть больше, чем та, которой они придерживались друг от друга. Ему стало страшно. Он слышал, что в тюрьме существует своя иерархия, причем убийцы по сексуальным мотивам окружены общим презрением, Вахмистр прошелся вдоль шеренги арестантов, пересчитал их и отдал приказ:
— С камеры сотой по сто пятнадцатую выйти из строя!
И — в путь по лестницам. Арбогаст боялся, что его ударят или столкнут, но ничего такого не случилось. Заключенные организованно перешли в центральную башню, спустились по лестнице и вышли в тюремный двор. Здесь их еще раз пересчитали. Двор представлял собой треугольник, две стороны которого образовывала тюремная стена. Сейчас здесь было полно заключенных в синих арестантских нарядах. На стене — охранники с автоматами. Пятеро надзирателей — здесь же, во дворе. Заключенные, разбитые попарно, описывали круги по двору. И все же возникали какие-то группы и люди тихо переговаривались. Говорить громко, останавливаться или меняться напарниками было строжайшим образом воспрещено. Все же Арбогаст заметил, как заключенные передают друг другу сигареты и еще что-то в маленьких пачках. Он оставался на прогулке в полном одиночестве. Через час их развели по камерам. Замешкавшись у дверей, Арбогаст кивнул человеку из соседней камеры — тщедушному пожилому мужчине, который тут же отвел глаза. Арбогаста заперли в камере, выдав ему бритвенные принадлежности. Вскоре после этого его вызвали на тюремное собрание.
— Поторапливаетесь, Арбогаст! Однако хорошенько подготовьтесь! Арбогаст на скорую руку побрился с холодной водой, после чего еще около часа прождал за столом, делать ему было нечего, вот он ничего и не делал. Руки вцепились друг в дружку, взгляд устремился ввысь — в окно. Заслышав шаги в коридоре и скрип ключа в замке, он встал и подошел к двери, ожидая, что его сейчас выведут. И с великим изумлением увидел священника в сутане со сложенными на груди руками.
— Минуточку, — с улыбкой сказал священник, — не так быстро. Без вас все равно не начнут. Перед тюремным собранием вам имеет смысл потолковать со мной. Так что, садитесь.
Арбогаст сел. Дверь заперли снаружи. Священник остался стоять в дверном проеме.
— Меня зовут отец Каргес, — начал он. — А вы Ганс Арбогаст.
Это не было вопросом. И все же Арбогаст кивнул.
— Вы католического вероисповедания.
И это вопросом не было. Каргес, лет сорока с небольшим, с бычьей шеей над воротом сутаны, широко улыбнулся несколько влажным ртом. И вновь сложил руки, словно раздумывая, с чего начать.
— Я не виновен, ваше преподобие, — опередил его Арбогаст, Каргес и бровью не повел. Правда, ресницы его, настолько тонкие и светлые, что их практически не было видно, в этот момент вполне отчетливо дрогнули. Арбогаст смущенно отвел взгляд. Он плохо спал нынче ночью — лицом к стене, зажав уши руками и все же слыша таинственные шорохи и шепоты тюрьмы, — и сейчас чувствовал сильную усталость.
— Я действительно не виновен. Я ее не убивал.
Каргес с улыбкой кивнул. Затем встрепенулся, развел руками, огляделся по сторонам.
— Вы хоть понимаете, куда попали?
Арбогаст покачал головой. Руки священника, показалось ему, приплясывая, прошлись по всей камере.
— Эту тюрьму воздвигли свыше ста лет назад, потому что решили отказаться от существовавших до тех пор исправительных и трудовых заведений. Вы только представьте себе: огромные камеры, в которых и спят, и работают, а главное, держат вперемешку закоренелых преступников и несчастных малолеток, — и при этом страшная грязь, и отсутствие надлежащего надзора. А вот мужская тюрьма Брухзал великого герцогства Баденского, в которой вы сейчас находитесь, была, напротив, спроектирована по образцу английской, а точнее лондонской тюрьмы Пентонвиль. В то время это была первая тюрьма с панорамным обзором на всем континенте, гигиеничная и точно сконструированная машина. А хотите знать, в чем заключается главная изюминка?
И вновь Арбогаст покачал головой. А священник провел рукой по стене у двери, словно желая удостовериться в прочности каменной кладки.
— Это была первая тюрьма во всей Германии, в которой было введено одиночное заключение. В § 1 “Закона об исполнении наказании в новой мужской тюрьме в Брухзале” от 6 марта 1845 года сказано, что ”каждый заключенный помещается в одиночную камеру и содержится в ней денно и нощно в отсутствие общения с другими заключенными”. Брухзал стал лучшей тюрьмой во всей Германии.
Каргес особо интонировал эпитет “лучшей” и сделал после этого заявления долгую паузу. Арбогаст все еще не понимал, чего ради священник пустился во все эти объяснения.
— Концепция о взаимоизоляции заключенных, разработанная квакерами, была в то время, знаете ли, воистину передовой. Цель при этом преследовалась двоякая: во-первых, надо было избежать дурного взаимовлияния заключенных, а во-вторых, длительное и полное исключение преступника из человеческого сообщества в любой его форме должно было усилить раскаяние и жажду вернуться в круг праведных. Чем сильнее страдал от одиночества изобличенный злоумышленник, тем отчаянней ему хотелось вернуться в мир уже исправившимся.
Арбогаст поневоле закрыл глаза. Он вспомнил об адвокате и понял неожиданно для себя самого, что это за усталость, на которую жаловался ему Майер. Весьма озвученная усталость, если так можно выразиться, усталость, до тошноты набитая словесами. Он потер себя по глазам костяшками пальцев обеих рук.
— Конструктивным ответом на подобный ход мыслей стало создание одиночных камер, вроде той, в которой вы сейчас находитесь, — услышал Арбогаст вместе с шорохом ладоней священника по неровной стене.
— Заключенный находился в камере круглые сутки, здесь он не только спал, но и работал, но и принимал пищу. Если же его выводили на прогулку в тюремный двор или на службу в капеллу, он должен был надевать маску, делающую его неузнаваемым, и не имел права ни с кем по дороге заговаривать. На прогулке он также находился в одиночном треугольном, как кусок торта, дворике. Один из таких двориков, — а пользовались ими до конца войны, — сохранился между первым и вторым флигелями. В церкви заключенные сидели в отдельных боксах, которые здесь в подражание англичанам называли стойлами и из которых вид открывался только на амвон. Вы ведь будете ходить к церковной службе, а, Арбогаст?
