Книга Шелковые глаза - Франсуаза Саган

Все это начало ей надоедать: и место, и любовник. Однако и место, и любовник были модными. Клуб «Снифф» и Курт, красавец Курт. Но хоть ей и нравились красивые мужчины и ночные заведения, сегодня вечером с нее, пожалуй, хватит. После тридцати лет некоторые штампы уже не обязательно удовлетворяют, особенно если они чуточку слишком шумные, как «Снифф», или чуточку слишком сварливые, как Курт. Так что она зевала, а он смотрел на нее в упор.

– Думаешь о Бруно?

Не стоило ей говорить ему о Бруно. Бруно был ее первым мужем, единственным. Ее разрывом. Тем, кого она потеряла почти сознательно, и ей была нестерпима даже сама мысль об этом. Он теперь был далеко. Однако это имя оставалось для нее невыносимым – для нее, про кого думали, что у нее есть все. Огромное состояние, два великолепных дома, обаяние, десять любовников и странный вкус к жизни.

– Оставь Бруно в покое, пожалуйста…

– О, прости! Эти табу!.. Я тебя раздражаю?

Она повернулась к нему. Ее лицо было таким кротким, таким беззащитным, что он испугался. Но слишком поздно.

– Раздражаешь ли ты меня? Да. Я «раздражена». Я больше не хочу тебя видеть, Курт.

Он засмеялся. Туговато он соображал, этот Курт.

– Хочешь сказать, что увольняешь меня? Как своего дворецкого?

– Нет. Я очень дорожу своим дворецким.

Секунду они пристально смотрели друг на друга, потом он поднял руку, чтобы ударить ее. Но она уже была на ногах, танцевала с кем-то другим, и он долго смотрел на свою бесполезно поднятую руку, прежде чем смахнуть два стакана и уйти.

Друзья приняли ее к своему столику. Позже она еще танцевала. На рассвете вышла из ночного клуба последней. Рассвет был прохладный и синеватый, как все весенние рассветы. Ее машина, прекрасное чудовище, ждала перед дверью под присмотром сонного мальчугана, маленького клубного парковщика, привалившегося к капоту в своей лакейской ливрее. Ей тотчас же стало стыдно.

– Я вас заставила прождать всю ночь, – сказала она.

– С этой тачкой я бы и день провел.

Наверное, ему было всего лет пятнадцать-шестнадцать, но его восхищение так бросалось в глаза, что она рассмеялась. Он открыл ей дверцу в тот самый момент, когда задул ветер, свежий, терпкий, первый ветер весны. Ей стало холодно. Она слишком устала, было слишком поздно, она вела идиотскую жизнь. Посмотрела на маленького лакея, тот тоже немного дрожал на ветру в своем смешном костюмчике с бранденбурами. Город в этот час казался пустым.

– Хотите, подброшу вас куда-нибудь?

– Я далеко живу, – сказал он с сожалением, гладя машину рукой. – Возле Штарнберга. Сяду на поезд.

Она поколебалась мгновение. О, в конце-то концов, всего лишь глотнуть чуть больше воздуха на автостраде. А этот бедняжка, этот сонный юноша совсем измучен. Она просто обязана сделать это для него.

– Садитесь, – пригласила она. – Мне в ту сторону.

– Едете на свой конезавод?

И верно, конезавод, лошади утром, манежный галоп, туман в лесу, Бруно… Она не наведывалась туда после их разрыва.

Она поехала через пустынный Мюнхен слишком быстро. Ее пассажир, казалось, был на вершине восторга. Бросал восхищенные взгляды то на ее профиль, то на спидометр.

– Я там неподалеку живу, – говорил он. – Мне только это и нравится: машины и лошади… Хотел стать жокеем, но слишком вырос… Так что паркую машины у клуба. А насколько вы можете разогнаться?

Они выехали на автостраду. Из-за усталости она бы предпочла ехать помедленнее, но что-то в голосе маленького пассажира не оставляло ей выбора. Она нажала на газ, «Мазерати» взвыла, со свистом рванула вперед, потом замурлыкала на скорости около 200 километров в час.

– Мы на двухстах, – сказала она, – это вам подходит?

Паренек засмеялся. Он был настоящим уродцем в этой клоунской униформе, откуда торчали его слишком длинные руки: сказывался возраст гадкого утенка. Должно быть, оба довольно странно выглядели в машине: она в вечернем платье, он в этом маскарадном наряде. Она вытянула руку, включила радио. Красивая музыка то скользила, как автострада под колесами, то, словно ветер, хлестала ее по вискам.

– И вы каждое утро ездите на ваш конезавод?

Она не осмелилась ему сказать, что не была там со времени разрыва с Бруно. Почти два года. Что об этом думает Джимми, старый тренер, который посадил ее в седло, когда она была еще ребенком, а теперь ограничивается лишь отправкой счетов да коротких, неловких и меланхоличных записок?.. Ей вдруг захотелось снова его повидать. Это было совсем рядом. В двадцати километрах от Штарнберга… Она импульсивно повернулась к пареньку:

– Хотите заехать со мной на конезавод? Вам покажут галоп, тренировки…

– О, если вам не трудно, – сказал он, – тогда в самом деле… Эх, вот это ночь!

«Ну что ж, – подумала она, – хоть кто-то счастлив. Я не слишком-то многих смогла сделать счастливыми, даже Бруно, которого любила, даже Курта, которого не любила, ни остальных. Но зато этот счастлив. Пусть хоть на три часа, это уже неплохо».

Так что они обогнули озеро, нырнули в легкий туман и подъехали к конезаводу. Первым, кто подошел открыть им ворота, оказался Джимми, и она увидела его ошеломленный взгляд. Она, в длинном платье, с маленьким лакеем в бранденбурах, в шесть часов утра… Выйдя из машины, упала в его объятия. У Джимми было одно из тех худых добродушных лиц, которые бывают только у людей, которые возятся с лошадьми. Она узнала старую твидовую куртку и запах трубки, показавшийся ей чудесным после всех этих ночных сигарет. Странно.

– Госпожа Лаура, – говорил он, похлопывая ее по плечам. – Госпожа Лаура… Наконец-то…

– Это вы, Джимми… А вот… э…

– Гюнтер, – подсказал парковщик. – Гюнтер Браун.

И пожал руку тренеру, в полном восхищении. В стойлах фыркали лошади, люди ворошили сено.

– Пойдемте, выпьете кофе, – предложил Джимми и затащил их в знакомый ей маленький кабинет.

На стене висело фото Лауры и Бруно верхом и другое, где Лаура была одна – смеялась, опираясь о спину Бруно. Она тотчас же узнала белокурый затылок и отвела глаза. И Джимми сделал то же самое.

– Как сейчас дела в конюшне, хорошо?

– Вы должны были получить мои отчеты. Чертовски хорошо! Атос опять, во второй раз, победил в Париже на прошлой неделе, и…