– У тебя другая – я чувствую, – сказала Люба. – Женское сердце не обманешь.
И заплакала.
Гена не знал, как объяснить истинное положение вещей. Да он и сам уже не понимал его.
– В этом мире у меня нет никого, кроме тебя!
Но Люба не верила.
– Ты все время куда-то исчезаешь! Где ты пропадаешь, когда не со мной?
Гена сбивчиво бормотал про службу, совещания, переполненное метро и относительность всего сущего.
Аглая тоже заподозрила его в неприличной связи и перестала кормить щами.
Гена начал чахнуть. Явь и сон Хомякова превратились в ад. Он допоздна сидел на службе, прячась от Аглаи, и стоически бодрствовал, чтобы не провалиться в мир Любы, скользкий от слез и подозрений. Но Морфей настигал его своими объятиями. И вот Гена спускается по лестнице в подвал, упирается в черную дверь, обитую дерматином, открывает ее. Лицо женщины, склоненной над детской колыбелью, молча и зло смотрит на него. Гена ложится на софу, сворачивается, как младенец, и засыпает, но его тут же будит удар в плечо. Он оборачивается и видит Аглаю, спящую рядом и растущую во сне, заполняющую собой всю кровать, всю комнату. Гена, припертый в углу, выпрыгивает в окно и падает. Каменная стена старинного воздушного замка проносится мимо.
Темно. Кромешная мгла. И сыро. Слышно, как капает вода. Падающие капли и неловкие шаги Гены гулко отзываются в сжимающей его темноте. Вдалеке появляется что-то светлое. Оно растет и грохочет. Округлые своды тоннеля высвечиваются несущимся навстречу фонарем поезда. Гена бежит от него изо всех сил. Но сил мало, он ослаб, он давно не ел щей, он никогда не ел щей. Но он убежит, он знает, что убежит, нужно только…
Что-то вцепилось в ногу и опрокинуло Гену – длинный красный шарф. Он тянется в глубь тоннеля и держит Гену. Свет поезда совсем рядом, стремительно приближается, несется, заполняя собой все вокруг.
…
Гена приподнял голову. Потолок с тонкой трещинкой в побелке – надо замазать. Светло.
Катенька, биоробот давно не выпускаемого, седьмого поколения, заметила его движение и отложила в сторону пряжу.
– Боялась тебя разбудить. Выспался?
Гена улыбнулся. Откинул одеяло и встал. Подошел к Кате и обнял ее. Молча, со скрипом заковылял в уборную.
– Осторожнее, – привычно сказала Катенька.
Гена задел плечом выцветший шкаф – левая глазная матрица безнадежно сбоила, и он часто натыкался на мебель. Потерев облезлый никель плеча, он похромал дальше. Проходя мимо горчичного тона фотокарточки на стене, поправил ее, хотя она висела ровно.
Он был счастлив.
Исход
Аркадий Аркадьевич Табачников потерял паспорт и умер. Но выходки его никто не заметил. Он лежал и ждал, когда ему закроют веки, переоденут в чистое и похоронят. Домочадцы же ходили мимо, смущенные собственной жизнью, и к его смерти не испытывали видимого душевного влечения.
«Как это неприлично и даже совестно – лежать мертвым среди живых», – подумал Аркадий Аркадьевич и решил все сделать сам.
«Первым делом – оповестить надо», – догадался он. И позвонил Бородавкину:
– Извини, что беспокою, тут такое дело – помер я.
Бородавкин подчеркнуто огорчился, выразил соболезнования, призвал держаться: «всякое бывает».
Аркадий Аркадьевич позвонил всем знакомым и родственникам, оповестил и пригласил на похороны. С женами и детьми вышло человек двадцать пять.
Жена самого Табачникова сказала, что на этакую кодлу ни компота, ни лапши не наваришься.
– Сам умер – сам и вари!
Покупая рис для кутьи, Аркадий Аркадьевич вспомнил, что в этом деле вторым по важности, после торжественного стола, является сам процесс погребения. Могилка нужна и все такое. Нельзя просто выйти в поле и закопаться.
Лечь в могилку Табачникову без покойницкого аттестата не разрешили.
– Вдруг вы не усопли, а ловко прикидываетесь? Всякий норовит обманом проскочить. Без печати о смерти не закопаем.
Пошел Табачников за печатью.
– Вы, может, и усопший, только где аргумент, что живым были? Мы справку тем даем, кто хватался за жизнь, да упустил ее. Есть у вас документ, что вы хватались? Покажите паспорт живого существа – и мы вам бумажку об упокоении изобразим. А без паспорта вы все равно что не жили. Вдруг вы вообще не человек, кто вас, покойников, разберет?
Уже видя беспросветность, просил Аркадий Аркадьевич выдать ему дубликат паспорта.
– Мертвым паспорт не положен.
Так ни с чем и вернулся поздно вечером домой. Смертельно уставший, сел на табуретку и заплакал.
Тут Бородавкин звонит:
– Тебе, – говорит, – деньги теперь как бы и без надобности – займи на венок. А я в следующем месяце верну. Только напомни – сам я забуду.
Следом Хмуряков:
– Аркадий Аркадьевич, вы уже выбрали, у кого ваша вдова утешение изыскивать будет после погребения? Ежели нет – разрешите засвидетельствовать мою крайнюю заинтересованность и желание оказывать помощь в этом вопросе по первой надобности. Справку врачебную и рекомендации готов предоставить.
Всего позвонило человек двадцать пять. Вместе с женами и детьми. Аркадий Аркадьевич выслушал последнее слово каждого.
Пусто и легко стало на душе его.
Снял он хлебушек с накрытого стакана и залил ту пустоту.
– В гробу всех вас видел.
Встал и ушел в темноту ночи.
Крик
– Кто Я? Куда Я? – спрашивал себя Бог.
Настенные часы мерно отстукивали миллиарды лет, Вселенную попучивало взрывами звезд и целых галактик, как яичницу на сковородке, а ответов не находилось.
Яичница подгорала, Бог, морщась, съедал ее и разбивал новую, поглядывал на часы и уходил в себя.
– До чего все бестолково, – вздыхал он.
Ничего другого он делать не умел. Только жарить яичницу, смотреть на часы, искать и не находить смысл.
Очередное яйцо выскользнуло из рук, упало и разбилось.
– Мда… – вздохнул Бог, уперев взгляд в лужу.
– Ротозей, – отозвалась лужа.
– Размазня! – парировал Бог.
Он смахнул ее тряпкой, хотел было выбросить, но остановился – острый ум и сообразительность лужи заинтересовали его и навели на размышления.
– А что, если?.. – пробормотал он.
– Попробуй, – согласилась тряпка.
…
– Вылитый я, но до чего мелкий – не больше клопа, – прищурив глаз, Бог разглядывал скачущего на кончике его указательного пальца человека.
