Мы картировали участок за участком, делали их геоботаническое описание. И священные территории выстраивались на картах в сеть. Мы видели, как они словно бы держат истоки рек, высокие точки.
Иногда в истории наступают явно не лучшие времена. 1991-й год всегда будет помниться именно таким. Смута, внезапный развал великого государства… Но в такие моменты иногда возникает та самая свобода от бюрократической заорганизованности, от пут бумажного идиотизма, кто-то, прорвавшийся во власть, желает демонстрировать свою необыкновенность: он принимает неординарные решения, общается с народом.
Мы поняли, что наш долг – взять священные территории под государственную охрану, сделать их памятниками природы. Изучили образцы документов, и стало ясно, как их надо готовить и у кого подписывать. Уверен: ничего подобного не удалось бы сделать в советское время: сама идея священных рощ и священных деревьев поставила бы в тупик любое начальство. Через несколько лет подобная затея снова стала невозможной. Администрации обросли бессмысленными и тяжёлыми структурами. Я хорошо знаю, что сейчас нам, как «физическим лицам», ничего бы не удалось. Потребовалось бы несколько невероятных лицензий на такие работы, а для их выдачи – цепочка экспертиз и согласований, которые поглотили бы множество моих зарплат. Затем – дорогостоящие экспертизы проектов документов, мучительные переговоры с землепользователями и местными властями. Причём мучительность создавалась бы благодаря тому, что и те, и другие, клинились бы на том, что не понимают: вроде бы им за что-то должны заплатить, но – за что, какую сумму, как её провести?
В девяносто первом все понимали: что-то меняется. Именно это и позволило осуществить нашу необычную идею и создать почти восемь десятков памятников природы – священных территорий.
Правила охраны были предельно просты и традиционны: не пилить, не драть кору на липе, не подсочивать берёзы и сосны, не сваливать мусор, не прокладывать через рощи дороги, ничего в них не строить. Да собственно так к этим местам и относились. И хозяйства-землепользователи без особых препирательств ставили на документы печати: согласовано. А районные руководители после нескольких визитов к ним, прекрасно понимая, что это не грозит расходами, зато создаёт возможность продемонстрировать некую экологическую деятельность, легко соглашались с предложениями «взять под государственную охрану в качестве памятников природы».
Вот так в Нижегородской области впервые в России появились такие необычные особо охраняемые природные территории. Вскоре с нашего региона взяли пример соседи.
Лиственница в Малой Юронге оказалась среди самых первых таких памятников. Против её заповедания не возражала местная Большепольская сельская администрация. Уже вскоре решение о том, что она становится памятником природы, приняло Земское собрание Воскресенского района. А там подмахнул его и сам господин губернатор.
С тех самых пор я дважды заглядывал в эту деревню. И лиственница оба раза придумывала, как меня приветить. В первый раз, когда мы остановили машину недалеко от неё, вдруг кончился безнадёжно затяжной дождь. Во второй мы заехали в деревню фотографировать это удивительное дерево для книги. И стоило шагнуть из машины в траву, на небе всё ярче и плотнее стала разгораться, наливать краски радуга. Ну, только что её не было! А тут появилась – причём именно над лиственницей, превратившись для неё в какую-то волшебную декорацию.
Удивляться было нечему: нам же сказали добрые люди – она «ворожит на погоду».
* * *
Нашу любимую лиственницу я не спутаю ни с чем.
Но как на неё похожи оказались деревья на картинах, которые несколько лет назад я увидел на одной из выставок в Йошкар-Оле.
Это были необыкновенные лиственницы, которые общались с небом, излучали сияние и, набравшись мудрости и доброй власти, оказались в самом центре Вселенной. Они собирали у своих могучих корней целый народ. И от его имени торжественно просили у неба чуда. Они молились вместе с людьми и одновременно что-то неумолимо прорицали.
А ещё рядом на полотнах были страшные, корявые старые деревья – такие, которых я видел много в Лесном Заволжье, в его священных лесах. Огромные, обломанные ветви этих деревьев были как руки, вскинутые в отчаянии, а дупла зияли в немом крике. «Крик в ночи», «Корни» – потрясающие, извитые, побитые временем деревья, о которых нельзя сказать, живы они или уже мертвы, но они по-своему противостоят времени. Я, наверное, никогда не смог бы представить, что пейзаж, очень знакомый по своей сути, может быть наполнен такой экспрессией, что в нём может жить мятущаяся душа. И невозможно не проникнуться трепетом перед этими древними деревьями. В них – чёрных, погнутых, продолжает таиться и какая-то неимоверная сила, словно бы накопленная от поколений людей, к ним приходивших. Они и слушали торжественную речь картов, чьи-то тихие слёзные просьбы, и отдавали человеческое – небу и земле. В этих деревьях был застывший порыв, читались страдания, напряжение, которое непременно возникает, когда хранишь чью-то тайну.
Корни Ямберде. С картины Ивана Ямбердова
Это были картины большого марийского художника Ивана Ямбердова.
* * *
Можно спорить, как воспринимается, как понимается живопись – имеем ли мы право рассказывать о том, что чувствуем возле полотен, совпадет ли это с тем, с чем хотел к нам придти художник. Один из моих товарищей объясняет эту проблему своим студентам так. Он рисует окружность и выделяет на ней небольшой сектор – это зона допустимых пониманий. И в ней – радиус: это то, что закладывал автор и с чем совпасть не дано никому из воспринимающих его произведение. Хорошо, если мы с нашим опытом, с нашей интуицией и искушённостью окажемся где-то рядом, если что-то в нас отзовётся.
* * *
И там же, на выставке, была ошеломившая меня «Белая лошадь». Светлое ночное видение, словно вышедшее из огромного, бездонного, ведущего в другой мир дупла такой же старой, полуживой, на первый взгляд, липы. Нам рассказывали в тоншаевских деревнях про такое потустороннее существо – овду, рассказывали, что можно её увидеть в час сумерек на тропе, ведущей от древней священной рощи.
У этой картины я остро ощутил собственное сиротство. Белая лошадь глядела на меня глазами бесконечно дорогого человека, принадлежащего уже другому миру.
По древним поверьям, души людей переселяются в деревья. И продолжают жить рядом с нами. Они силятся что-то нам сказать, помочь, а людям остается только чувствовать на себе их взгляд…
Древние деревья Ивана Ямбердова – это судьбы, непростые, трагичные, полные боли. Сломан главный ствол, нет вершины, но никто не отнял у них великую жизненную силу, и ветки потоньше, изгибаясь, от места излома тянутся кверху и снова становятся прямыми, и оттуда же крона ровно раскрывается в стороны – необыкновенный силуэт. А из-за дерева, изнутри сумеречного пространства, мерцает нереальный свет. Вот такой, какой осеняет ульи на картине «Пасека», – и превращает их в дома других существ.
