Прошло три недели, прежде чем он снова появился на физкультуре и дебютировал как нападающий в школьной футбольной команде. У него остались швы на лбу и на одном предплечье, и он получил несколько относительно незначительных переломов рёбер. Зато уцелели все зубы.
Вначале шайка вынашивала различные планы мести. Толковали о том, чтобы вооружиться на манер врага. Каке раздобыл стилет.
Но Эрик запретил военные действия. Сослался на то, что война потребует массу времени, оторванного от бизнеса, и как выглядели бы они все, бегая по городу с битами в руках. Понятно, всегда можно найти причину ударить кого-то. По-скотски драться только ради драки? И когда бы это закончилось? Стоило мальцам получить трёпку, они приходили бы снова, да еще попытались бы переловить членов шайки по одному.
Однако были и другие причины, которые Эрик не мог или не хотел обсуждать. Прежде всего, маячило собачье выражение в глазах шпаны. Поймав парочку подобных люмпенов, он бы их и пальцем не тронул. Все равно что бить хлыстом Ромула и Рема. Пусть они ненавидели Школу, но их чувства несложно было понять. И разве можно их за это осуждать? Они даже не сумели отделать его толком, имея преимущество восемь к одному.
А пластиночный бизнес все-таки рухнул. Примерно так, как давно боялся Эрик. Полиция устроила ловушку Каланче, Каке и Ёрану.
Попались они самым идиотским образом. Генеральная идея состояла в обходе соответствующих точек по часовой стрелке. Эрик сам обследовал все объекты и с помощью Толстого Йохана составил рисованную схему, которой шайке требовалось придерживаться. В каждый магазин грампластинок визит наносили через четырнадцать дней. Но сейчас, значит, троица решила, что не след без нужды каждый раз таскаться слишком далеко. И посетили одну и ту же точку два дня подряд. С успехом. Но в третий раз их ждала полиция и сцапала с поличным на выходе.
Последовала череда допросов с участием представителей юстиции, социальных работников и, конечно, Директора. Было объявлено, что разоблачили молодёжную банду.
Допросы содержали для Эрика моральную дилемму. Опыт подсказывал, что в подобных случаях тебя заведомо считают виновным. И здесь не играет роли, говоришь ты правду или нет. Отпираться в таких случаях бесполезно, это лишь увеличит наказание. А значит, самая правильная линия — признать всё, что тебе вменяют, а потом попытаться вымолить прощение.
То есть он полагал, что можно как-то вывернуться из данной истории. Перейти сперва на академический язык взрослых, пустить слезу насчет близкого развода родителей, с упором на переживания матери, у которой совсем слабые нервы, а потом добавить некоторую толику раскаяний, извинений и т. д. Поскольку все члены шайки, естественно, отрицали бы преступный сговор, будучи связаны обещаниями никогда не выдавать друг друга, его вполне могли отсортировать как невинную жертву от тех, кто непосредственно попался на воровстве. Таким образом опасность исключения миновала бы его, в то время как дознаватели медленно, но верно и отчасти по причине его признаний запутывали бы других, оказавшихся в менее выгодном положении.
Сам он ссылался на отсутствие каких-либо доказательств вины. Никто из продавцов не мог указать на него с полной уверенностью. Тем более что для допросов он одевался и причёсывался иначе, нежели во время хождений по магазинам. И потому еще, что он, главным образом, отвечал за продажу ворованных пластинок и лишь изредка уделял время черновой работе.
Он отрицал всё. И после допросов объяснял другим, что они должны следовать его примеру. И все заверяли, что в точности исполняют его указания.
Социальные работники провели странные исследования. Там были глубокомысленные инвективы по поводу ненависти к своим родителям («Естественно, нет, я люблю моих маму и папу»). Тесты, где требовалось заполнить формуляры с детскими вопросами или сидеть и ощупывать камни в темноте, чтобы потом, когда зажжётся свет, рассказать, какой камень следовал в каком порядке. Пока шло следствие, мальчики из шайки не допускались до занятий.
Потом наступил решающий момент. Их всех направили к директору. Ждали в его приёмной с двумя пальмами и картиной маслом, изображавшей Иисуса на кресте. Вызывали одного за другим, а тех, кто побывал внутри, потом выпускали через заднюю дверь.
Эрик неожиданно для себя понял, что его вызовут последним и что он, вероятно, никогда больше не увидит своих товарищей.
Так и получилось.
Каланча исчез перед ним, а через несколько минут в дверях появилась секретарша директора и позвала его с таким видом, будто он явился на приём к зубному врачу.
Когда он вошёл в комнату, присутствующие там люди сохраняли полное молчание. Он, как и во время первого визита, встал посередине, заложил руки за спину и попытался придать своему лицу нейтральное выражение. Овчарка рычала, деревенские напольные часы тяжело тикали в дальнем углу. Внешность директора не говорила ни о чём. Сосуды на его висках не вздулись, лицо имело совершенно нормальный цвет, и даже глаза сохраняли зловеще спокойное выражение. Правда, один из социальных работников сидел с гримасой, которую можно было истолковать как плохо скрываемое презрение. Присутствовало двое из его хороших преподавателей, а маленькая учительница Анна успела поплакать и сейчас держала в руке носовой платок. Для Эрика не составило труда понять ситуацию. Но всё получилось гораздо хуже, чем он даже мог представить.
Поначалу директор хорошо контролировал себя.
Он демонстративно сложил перед собой в стопку какие-то бумаги и объяснил, что на этот раз и Школа, и власти добрались до самой сути. Эрик, оказывается, в течение нескольких лет правил в Школе, поддерживая режим страха. Избиения товарищей, ростовщичество и торговля краденым стали обыденными вещами. Именно Эрик организовал всю воровскую деятельность, и это даже нет смысла отрицать. У всех других мальчиков, конечно, хватило ума признаться во всём. В отношении, по крайней мере, некоторых из них ещё существовала какая-то надежда. Но они единодушно подтвердили: Эрик заставлял их воровать, и они не осмеливались перечить ему из страха перед репрессиями. Бедный Ёран чуть не плакал, рассказывая, как он постоянно боялся, поведал о своих слезах по ночам от страха, и как он хотел раскаяться, но Эрик всё равно «заставлял и пугал»…
Тот, кто так терроризировал своих товарищей, был недостоин получать образование в Школе. Уже этой причины хватало для исключения.
Естественно, напрашивался вопрос: почему Эрик стал таким? Возможно, настоящая трёпка была именно тем, чего ему не хватало в жизни?
Что касается образования, то некоторые учителя как смягчающее обстоятельство назвали редкую одаренность Эрика. По крайней мере ради протокола, пожалуй, стоило уделить внимание и этой его черте.
Но, возвысил голос директор, выдающиеся способности отнюдь не умаляют вины их обладателя. Скорее наоборот. Нужно отнестись более строго к тому, кто с открытыми глазами руководил своими товарищами, прекрасно понимая, что они позволяют помыкать собой в силу обделённости талантами, как, например, Карлссон (Каланча). Вдобавок эксперты-психологи из комиссии по делам детей весьма тщательно исследовали всех замешанных в историю мальчиков. И, что касается Эрика, результаты тестирования оказались прямо пугающими. Не только потому, что они подтвердили высокий интеллект, другого никто и не ожидал, а потому еще, что тесты, касающиеся личных качеств, выявили бесцеремонность и криминальные наклонности, не подлежащие исправлению.
