– Вот мартышки, – с нежностью сказала она, – а знаешь, я им жизнью обязана, особенно Даше.
– Знаю, – ответил он, – они рассказали. Ты же сама им велела!
– Да, – она опять грустно улыбнулась, – хорошо, что это они рассказали, у меня бы сил не хватило.
– Слушай, может мне искупаться… с твоим… с этим… в канале при случае? Я плаваю хорошо, а он может и не выплывет.
Она резко повернулась к нему и с мольбой в голосе сказала:
– Не лезьте вы в это дело! За Кнопку вам с Тимофеем большое спасибо. Кстати, эта коза-стрекоза еще получит за то, что мне ничего не сказала: у меня же половина Дмитрова знакомых, я бы легко все устроила. Но вы – молодцы. Никого здесь не зная, так все провернуть! Мне Светка рассказала. Только уже после. Ну вот. А мой случай особый. Тут ничем не поможешь. Остается только ждать.
Дня через три, вечером, после преферанса, когда все парни уже устраивались спать, Валька вышел покурить на сон грядущий. Устроился на любимой лавочке, которая стояла лицом к столовой, развалился поудобней, закурил и задумался. Вспомнил поездку в Загорск. Зажмурился от удовольствия: четыре юные хорошенькие девушки и они с Каширой…
Мишка прикатил около десяти. Привез картонную коробку с десятью порциями мороженого. На вопросительный Валькин взгляд улыбнулся и ответил: «Я девчонкам обещал ящик мороженого! Вот ящик, а вот мороженое».
– Пижон, – рассмеялся Чибисов, – тебя эти две задиры кареглазые подначили, а ты перед Алевтиной и выпендрился.
– Ладно, – улыбнулся Мишка, – ты бы действительно ящик припер, причем вместе с продавщицей, если бы тебя одна глазастая…
– Заткнись, а! – миролюбиво попросил Валька.
Потом была дорога, и хотя на колени ему, естественно, взгромоздили Лену, больше часа рядом с ним, тесно прижавшись, сидела Даша.
Сообразно времени, воспитанию и пропаганде все ребята были атеистами (хотя все ли?). Девчонки притихли в монастыре, да и ребята тоже. И дело было даже не в строгой красоте строений, а в самой атмосфере, царившей здесь. Вальке казалось, что даже воздух внутри монастырских стен Сергиевской Лавры был гуще, чем за ее пределами, и стекал откуда-то сверху, проникая под кожу и принося с собой покой и какое-то умиротворение. Он оглядел друзей и понял, что все испытывали нечто подобное. Конечно, на их состояние еще оказывал влияние страх. Да, да, элементарный страх сделать что-то не так. Почему-то думалось, что здесь следует вести себя иначе, чем за пределами монастыря. Но никто не знал как. Поэтому все обрадовались, когда на одной из дорожек наткнулись на инока, их примерно возраста, который с доброжелательной улыбкой оглядел их компанию и сам первый обратился к ним, спросив, впервые ли они здесь и с какой целью приехали. А затем отвел их в сторонку и прочитал краткую лекцию по истории Сергиева Посада, Лавры и Духовной академии. Речь его была проста и понятна любому, он заинтересовывал и не надоедал. Потом широко улыбнулся и на прощание выразил уверенность в том, что их души стали чище, просто от того, что они пришли сюда.
– Простите, а как вас найти, если я привезу сюда родителей и сестру с мужем? – спросил Кашира. – Вы так здорово рассказываете.
Инок – на вид ему было лет двадцать, круглое румяное лицо, короткая стрижка – вновь улыбнулся:
– Спасибо. Я очень мало вам рассказал, не хотел утомлять, вы же не слушать меня приехали, а посмотреть Лавру. Но если захотите узнать побольше, то искать меня не нужно – остановите любого и вам помогут. Еще раз спасибо. И он, одарив их прощальной улыбкой, зашагал по своим делам.
Они зашли в церковь и залюбовались внутренней архитектурой, которая была не менее красива и величественна, чем внешняя. И хотя никто из них не перекрестил лба на входе, как это делали многие другие, Валька чувствовал, что готов это сделать и просто стесняется остальных. Лики святых его немного угнетали, словно вопрошая: «Кто ты, как живешь и с чем пришел?» Он прямо слышал низкий, торжественный, бархатисто-раскатистый голос, который задавал эти вопросы. Но все равно после встречи с приветливым иноком от прежней скованности почти ничего не осталось. Он чувствовал, что если еще раз войдет в храм, то уже войдет спокойно, без суеты и внутреннего трепета.
Затем они еще бродили по территории, любуясь постройками. А после вышли в город, нашли чебуречную, поели и отправились в обратную дорогу.
У всех был такой вид, будто они осознали что-то важное, или, по крайней мере, задумались над этим. Даже егоза Лена не скакала у него на коленях, а Даша, казалось, просто прильнула к нему.
«Да, классно было», – подумал Валька, выпуская струйку дыма.
Правда по приезде воспользоваться двумя пустыми комнатами ему не удалось. Ничего особенного он и не планировал – разве что уговорить Дашу уединиться с ним и поболтать и, если повезет, обнять и поцеловать. Дальше этого его планы не шли – он считал себя реалистом. Но и этой мелочи не суждено было превратиться в реальность.
Они дружно проводили Каширу, посидели в скверике, делясь впечатлениями, а затем Алевтина прогнала девчонок спать.
Он выпустил последнюю струйку дыма и уже прицеливался половчее зашвырнуть окурок, когда ему почудился звук, похожий на стон. Валька тихонько потушил сигарету и прислушался. Уловил шелест крыльев не то ночной птицы, не то летучей мыши, скользнувшей почти над ним, затем прогрохотала одинокая машина на Дмитровке. И все опять затихло. Ни дуновения ветра, ни шелеста листвы, ни любых иных звуков.
«Кромешная тишина в кромешной темноте», – усмехнулся он и начал приподниматься с лавки, когда стон повторился.
На этот раз он уловил направление, откуда пришел звук, и сообразил, что, судя по тембру, это или девушка, или ребенок. Поднялся и направился к дальним кустам, замыкавшим боковую аллейку, на ходу вспоминая, что за ними тоже есть лавочка. Продравшись сквозь кусты он и правда нашел за ними лавку, а на ней… Дашу. Она полулежала, уставив глаза в небо (Валькина сентенция про «кромешную тьму», мягко говоря, была неточна, поскольку небо было полно звезд, уже довольно высоко сияла полная луна, да и фонарь, у входа в общежитие, вносил свою посильную лепту в освещение ландшафта). Вот к луне-то и был прикован взгляд девушки. Лицо ее казалось совершенно белым, неподвижным и безжизненным, из уголка рта по подбородку стекала струйка слюны, а локоть был в крови. Ее вполне можно было принять за мертвую, если бы не мелкая дрожь, изредка пробегавшая по ее телу, да тихие стоны. Валька с ужасом в глазах прыгнул вперед, упал на колени и, подложив ей ладони под голову, забросал вопросами:
– Дашуня! Что с тобой? Заболела? Приступ? На тебя напали? Ты ранена?
Она медленно и явно с трудом перевела взгляд с луны на Валькино лицо и изобразила подобие улыбки. Сухие губы медленно разлепились, и она еле слышно прошептала: «Валя». Язык у нее ворочался с большим трудом и Валька уловил сильный запах спиртного. «Господи, да она пьяная как..» – он не нашел подходящего сравнения и забросал ее следующей серией вопросов:
