Даумант взял с книжной полки блокнот для рисования и коробку с цветными мелками.
— Байба, сядь на кровать Кристапа, пожалуйста, и не двигайся.
— Мне уйти? — насмешливо спросила Даце.
— Не шелести, мешаешь работать.
А Байба думала:
«Как может меняться человек! Тот, вылезший из постели, с опухшим лицом, сонный и злой, и этот — увлекся работой, забыв обо всем на свете, разглядывает моё лицо».
— Модель слишком серьёзна, хотелось бы выпросить улыбочку, а то мне по ночам будут сниться плохие сны.
— Ты что, этот портрет возьмёшь с собой в постель? — рассмеялась Даце.
— Нет, повешу на стенку.
* * *
В субботу, под вечер, у дверей училища стояли тёмно-красные «Жигули». Сначала учащиеся валили толпой, смеясь и толкаясь, потом, не спеша, выходили задержавшиеся по два, по одному. Байба и Даце заканчивали уборку кабинета химии.
— Гляди, вон твой рыцарь, — посмотрев в окно, сказала Даце.
— Пойдем через двор. Я не хочу его видеть.
— Ну и правильно.
— Леон не показывается уже целую неделю, — доложила Вита.
— У него по физике и алгебре пара. Наверно, бастует.
— Я могу вечером зайти к нему, — предложил Даумант. — Он живёт рядом.
Скрипучая калитка, державшаяся на одной петле, заросший сад, старый облезлый деревянный дом. Постучав, Даумант нажал ручку двери. Пахло кислыми щами.
— Эй, есть тут кто?
— Это ты, отец? — Даумант услышал слабый голос. Зажёгся свет.
Леон лежал в постели, поверх одеяла — пальто. В комнате стоял ледяной холод.
— А-а-а, это ты? — протянул он, не выказав никакой радости. — Ну, садись, раз припёрся. Я, как видишь, слёг. В груди колет — не вздохнуть и знобит. Старик тоже второй день не показывается. Дай попить. В кухне на лавке ведро. Мо́чи нет, как пить хочется.
Леон пил взахлеб, покашливая и дыша с хрипом. Потом в изнеможении откинулся на подушку. Даумант обвёл глазами неуютную, неприбранную комнату.
— У тебя, наверное, температура.
— Не знаю, градусника нет.
— Давай, я затоплю печь и заварю чай, — засуетился Даумант.
— Дрова у плиты в кухне.
Вскоре в печи весело потрескивали поленья. Леон с наслаждением грыз чёрствую горбушку, размачивая её в горячем чае.
— Да, жизнь у тебя не сладкая, брат, — заметил Даумант.
— Ничего, жить можно. Мы вдвоем с батей. Мать ушла к другому. Раз в год приглашает меня в гости. У двери заставляет снять туфли и сразу в ванную комнату — мыть руки. Второй муж у мамаши — врач. У них так стерильно, как в больнице. Даже противно. Когда мать уходила, я плакал. «Потерпи немного, мы получим квартиру побольше — сможешь жить у нас», — так она обещала. Я, дурак, поверил. Часто спрашивал отца, когда она меня заберет. Старик не выдерживал, кричал на меня и шёл за бутылкой. А я больше на улицу: с парнями веселее. Мать получила новую трёхкомнатную квартиру, а вместо меня поселила собаку, большую, как телёнок, с чёрной лохматой шерстью, жутко дорогая, породы ньюфаундленд. Такие на севере утопающих спасают. Странный пёс! Сидит в углу на тёплом мягком одеяле, какого у меня нет и не бывало, пялит на меня свои грустные глаза, кажется, вот-вот заплачет. О чём грустит? Думаю, ему хорошо: тёплое местечко, сытый живот. Не то, что мне — иногда есть что жрать, а когда у старика запой, корки не найдешь.
— А ты матери говорил об этом? Она бы, наверно, взяла тебя к себе!
— Что бы я там стал делать? Собаку караулить? У них со скуки мухи дохнут. И старика жалко. Он всё ещё переживает. Хранит мамино фото в ящике стола, иногда тайком разглядывает.
— У моего тоже запои случаются, — вырвалось у Дауманта.
— Да? — удивился Леон. — Я думал, что у тебя всё о’кей: чемпион по боксу, покоритель сердец. С такой физиономией я бы тоже… Да что там! Шакал есть шакал!
— Ну чего ты? Том пошутил.
— Слушай, что это тебя в «швейники» потянуло? — Леон переменил тему разговора.
— Хочется быстрее встать на ноги, — Даумант сказал только половину правды.
— А от меня учителя просто отделались. Раз, мол, котелок в науке не варит, топай в профтюху. Даже характеристику хорошую дали. Мамаша выбрала это училище. Все уши прожужжала: самое лучшее училище в городе, художественная самодеятельность, эстетическое воспитание, и всё такое прочее. А мне один чёрт: сапожник или портной. Там видно будет. Не понравится — чао. Мой шагает дальше. Глянь-ка, старик, там в кастрюле щей не осталось? Жрать хочется.
Даумант зашел на кухню. На дне кастрюли он обнаружил остатки жидких щей. На столе валялась заплесневелая горбушка чёрного хлеба.
— Слушай, Леон. Я сейчас. Ты только не вставай.
— Мам, что у нас на ужин? — Даумант, запыхавшись, влетел на кухню.
— На плите котлеты и жареная картошка. Возьми сам.
Котлеты источали соблазнительный аромат. Наскоро запихнув всё в миску, и перекусив на ходу краюхой чёрного хлеба, Даумант вернулся к больному товарищу. Леон крепко спал. Даумант закрыл печь, положил рядом с кроватью еду. По дороге домой он думал:
«Как мало мы знаем друг о друге. Этот самый Леон — шут, любитель поиздеваться, подхалим. А почему он такой? Возможно, трудное детство? А, может быть, это маска, и за ней совсем другой человек, с добрым сердцем, обидчивый? А мы — Шакал да Шакал. А что скрывается за шикарной внешностью Тома? Все стараются прикинуться лучше, чем есть на самом деле. Только Байба не как все».
Глава четвертая Лестница ведет не только вверх, но и вниз
— Девочки! — влетела в мастерскую Даце. — «Огонёк» наш. За победу в осеннем походе и хорошую успеваемость. Мне комсорг Людмила только что сказала.
Право устраивать вечер, или как его называли «огонёк», надо было завоевать. Его получали лучшие группы, победители в социалистическом соревновании или обладатели первых мест в конкурсах и выставках.
— Девочки, каждая должна придумать что-нибудь, или остроумное задание, или игру.
— У брата Дауманта мировые записи.
— Так он и даст нам, — усомнилась Дезия.
— Я поговорю, — пообещала Байба. — А мальчики? Какое училище пригласим?
— Мебельщиков, кого ж ещё?
— Вэфовцев.
— Железнодорожников. У них форма похожа на офицерскую.
— Только не первокурсников. Они слишком зелёные. Когда приглашают, — то краснеют, то бледнеют, — вставила Дезия.
